Олег Рукавицын: Фотография — та же поэзия и та же живопись

Олег Рукавицын – знаковая фигура оренбургской фотожурналистики. Редактор отдела фото газеты «Оренбуржье» в свои 42 года успел сделать сотни кадров для оренбургских и столичных изданий. Пять лет работал штатным фотографом «Комсомольской правды» в Москве,  по возвращению в Оренбург сотрудничал с информациионным агентством РИА-Новости .

Героями его фотоснимков в разное время становились как рядовые, так и известные люди [включая Президента]. Его фотографии отражают жизнь во всех ее гранях. В его объективе — такие знаковые события современной российской истории как чеченская военная кампания и  последствия Чернобыля.

Во Всемирный день фотографа корреспондент RIA56 расспросил Олега Рукавицына о его понимании фотографии, людях в кадре и творческом начале.

— Расскажите, как пришли в профессию, как начали фотографировать?

— В фотографию я пришел через стихи. Я их писал, пишу до сих пор. Правда, гораздо меньше, чем раньше. И я пришел с этими стихами к Вячеславу Моисееву в газету «Комсомольское племя» в 1985 году. Попутно я занимался фотографией и пытался стихи свои иллюстрировать своими же фотографиями.  И вдруг неожиданно увидел я, ожидая Вячеслава Геннадьевича в приемной, пачку черно-белых снимков. Это были  работы Владимира Соколова.  Я настолько был впечатлен, что захотел у него учиться. Ловил я его три дня, где-то он был в командировках. Каждое утро приходил, ловил. Когда я его наконец-то поймал, в комнату забежал всполошенный корреспондент со словами  о том, что срочно надо сделать фоторепортаж. И Володя сказал: «У тебя фотоаппарат есть? Иди, снимай». И так ученик средней школы восьмого класса Олег Рукавицын в первый раз жизни пошел на фоторепортаж. Я отснял фоторепортаж, Володя при мне проявил пленку и сказал: «Смотри что получилось». Так мои первые кадры вышли в газете.  Радость была неописуемая. Через две недели Володя Соколов сказал, что уходит в отпуск.  Так я начал работать в областной молодежной газете фотокорреспондентом. Это были летние каникулы с восьмого на девятый класс. Было очень непросто.

— Конечно. Всегда страшно. Начинать всегда страшно. Я ж фотокорреспондентом не работал, мне приходилось самому каким-то образом понимать интуитивно, изучая литературу, и глядя, как работают другие, что такое фоторепортаж, правила композиции, что от меня нужно газете. И поэтому было страшно, да.  И я ошибался.

— Много. Я и сейчас много выбраковываю, потому что позиция такая. Бывали неудачи. Потому что условия съемки в фотожурналистике неважные. Свет ужасный. Приходится перестраиваться на ходу. Учитывая  при этом уровень фотоаппаратуры: фотоаппарата Фед-2  и пленки в 65 единиц. Отснимешь. Проявишь. Не получилось. И начинаешь все заново. Да, переснимать приходилось.

—  Отбор фотографий на самом деле же очень субъективная штука. Она зависит от взгляда человека на мир. Любого человека. Не важно, кто отбирает. От его культурной прослойки, так называемой. И от того, какие задачи стоят, какая тема должна быть раскрыта на съемке. Я выбираю свои работы очень субъективно, и  стараюсь выбрать самый яркий момент. Главное, чтобы он раскрывал тему. И  второе, отбирать снимки в плохом настроении, обычно с утра.

— Во-первых, мне любая съемка кажется ужасной на следующее утро. Даже если вчера я ей восхищался. Мне кажется это такая критика, которая должна присутствовать. Потому что если человек приходит и говорит: «Я лучший фотограф»,-  это кошмар. И я встречал таких людей. Поэтому стараюсь относиться к своей работе критично. Но и дилетантской критики к своей фотографии я тоже не потерплю.  Я буду ее защищать, если я вижу, что человек не понимает в этом ничего. Соответственно с утра я просто сажусь,  и выбираю самые-самые 10-12 кадров из 1000. Начинаю с ними работать, отбраковывая еще три-четыре.  Так получается обложка газеты, так получается два кадра в репортаж, или один кадр в репортаж. А через неделю я могу сказать, что мог сделать лучше.

— По-разному бывает. Все зависит от съемки. Если я снимаю выступление какого-нибудь народного коллектива на косогорье, где-нибудь в Ташле, на закатном солнце,  я стараюсь сохранить съемку. Если я снимаю заседание, говорящие головы, я удаляю ее безвозвратно, оставляя только отбор, 10-12 карточек.

— Я понимаю, что сейчас буду выглядеть неким старичком, который диктует моду молодым. Но, тем не менее,  я не могу сказать, что это неправда. Сейчас огромное количество «нажимальщиков», людей, которые жмут на кнопку. Иногда бездумно, иногда копируя, то что они видели в интернете. Люди, у которых нет собственного взгляда, которые умеют только обрабатывать снимки, но не фотографировать. Не всякий человек с камерой — фотограф. Соответственно, карточку нужно не нажимать, а выжимать. Как тряпочку, когда пол моешь, чтобы насухо. Я говорю о том,  что нужно уметь дожимать картинку до последнего, все что можешь. А «нажимальщиков» полно. Многое происходит от элементарной безграмотности, от слепого копирования. Среди этих  ребят есть люди, которые на самом деле к чему-то стремятся. Но такая непозволительная вседозволенность и «демократичность», без постоянной учебы, ведет к деградации профессии.

— Я думаю,  что нужно просто работать над собой, и учиться у каких-то коллег, которые могут сделать по-настоящему. Я не говорю даже об оренбургских коллегах. Можно планку выше задрать, у нас много талантливых фотографов в стране вообще. Изучать ресурсы, смотреть, как люди раскрывают тему. Фотография, как школьное сочинение: должно быть вступление,  должна быть хорошая интригующая середина и обязательно завершение. Или просто эссе. Тема должна быть раскрыта. Поэтому человек должен просто трудиться, долго и упорно.  Много снимать каждый день, и смотреть на свои снимки.  И не гордиться ими по возможности, а думать о них, как о чем-то, что можно сделать лучше. Смотреть, как делают другие, это конечно опасный путь, потому что можно прийти к копированию, но я думаю,  нормальный человек не потеряется. Он постарается вытянуть что-то из себя, из своей души,  что отличит его от остальных. Тогда постепенно, поступательными движениями, это произойдет. По щелчку пальцев это не происходит.

— Начнем с того,  что я работаю в газете. И работа фотокорреспондента заключается в том,  чтобы идти за своим изданием. Соответственно, темы для меня выбирают. А темы бывают достаточно трудными. Тема аборта, как ты ее будешь раскрывать? Тема самоубийства, тема суррогатного материнства.  Вот здесь надо думать. Иногда делаешь постановочные фотографии, иногда придумываешь что-то. Или тема ревности. Как? Соответственно газета диктует мне то, что нужно делать. Но, разумеется,  я могу,  и я очень доволен этим, выбрать тему для себя,  и каким-то образом ее реализовать, и газета «Оренбуржье» дает мне такую возможность. Я не только следую за печатным средством массовой информации и интернет- сообществом, а делаю и что-то для себя.

— Да. А  близки мне  темы, которые близки любому человеку. Любовь. Смерть. Трудно даже сказать… Вера. Старость. Человеческая радость. А  проявлений у этих тем, как фотографических, так и нет, очень много. Переломить их через собственную душу и постараться это снять.

— Я просто думаю о том, как это можно передать фотографически, и исхожу из собственных возможностей. Допустим, как я поступил с темой ревности? Понятно, что я не успею взять трех моделей, двух мужчин и одну женщину, или двух женщин одного мужчину, поместить их в замкнутое пространство, желательно, со студийным светом, и сделать какую-то мизансцену. Да и это будет как-то глуповато смотреться, наиграно.  Поэтому в данном случае я пошел по пути символов, деталей. Я сфотографировал человеческий глаз через замочную скважину. Человек ревнует, за кем-то наблюдает, что-то подозревающий. Эту сценку снимали три человека, вместе со мной, потому что надо было найти натуру — замочную скважину, найти человека с нормальным глазом, и человека, который фонариком его осветил, потому что без фонарика глаз потерялся бы.

 — По сути, да, так и есть. Хотя в этом нет ничего нового. Много символистов есть в поэзии, в живописи. Фотография  — эта та же поэзия, и та же живопись.

— Большое влияние на меня оказала рок-музыка. Так называемая школа русского рока: Гребенщиков, Шевчук, Кинчев, много разных  команд. Большое влияние на меня оказала поэзия, разумеется. Арсений Тарковский, Блок, Лермонтов, классика — Пушкин, Есенин, Дудин. Много разной литературы, начиная от Лескова,  я имею в виду прозаиков, Астафьева,  и, заканчивая Стивеном Кингом. В живописи почти вся мировая классика. Я сегодня утром вспоминал Кандинского, Брейгеля. То, что когда-то впитал в себя, то и работает, хотя бы в половину. И потом существует жесобственное видение, мир собственных стихов, мир собственных  символов. Главное, чтобы они были понятны. И еще, чаще всего я снимаю не радость, я снимаю печаль. Печальных съемков в моей жизни достаточно. Настоящих, смертельных, по большому счету.  Просто печальных людей. Умерших людей. Людей скорбящих. Много гробов, большое количество трупов, война.

—  Да никак. Так или иначе, это остается в голове, в душе, в сердце. От этого ты становишься более восприимчивым, дерганым, нервным.  Все это оседает в человеке, и накладывает на него отпечаток. Человек становится,  что называется, более пережившим. Грубо говоря, это сказывается на твоей нервной системе и душевной организации самым негативным способом. И справится с этим, ну как? сходить на йогу? ну можно. С этим невозможно справится. Это очень трудно.

— И еще очень много мыслей возникает попутно самых негативных. Когда ты стоишь, снимаешь людей, выходящих из морга, которые опознали жертв теракта —  своих близких, и к тебе подбегает человек и проклинает тебя, разумеется, это негативно сказывается на твоей психике. Ну, а что делать? Работать-то надо. Редакция дала задание: надо снимать. И ты снимаешь. Потом нервничаешь, руки дрожат, со всеми вытекающими.

— Нет, не очень. Сложно взять себя в руки, взять фотоаппарат, после каких-то длительных, бездумных съемок.

— Не только. Если снимаешь очень долго, часа четыре, или шесть, событие какое-то длинное, ты очень много-много нажимаешь, а картинки все нет. Вот тогда в голове одни щелчки.  На следующий день смотришь на фотоаппарат с ненавистью. Когда съемка длинная, тяжелая, и непродуктивная. Гребенщиков как-то пел: «Ох, нехило быть духовным – в головеодни кресты, — я ее перефразировал, — в голове одни щелчки». Тогда тяжело на самом деле. Нужно отдохнуть дня два-три по возможности, и с новыми силами, новым витком твоего восприятия браться за работу.

— Трудно сказать… Самая сложная съемка была та, которой не было. Не состоялась. Мы поехали снимать Кижи, под Петрозаводском, зимой лютой, Карельской. Поехали снимать участие Киры Найтли в сцене охоты «Анны Карениной». Мы не могли добраться по воде, торосы стояли в человеческий рост до Кижей от Петрозаводска. Поэтому поехали, практически 400 км, по берегу.Добирались туда весь день, меняя четыре вида транспорта. Последние километров 10-15 проехали на санях. К саням, к снегоходу была пристегнута железная клетка, там была натянута веревка, и, лежа, держась за веревку, мы ехали. А когда прибыли на место поздно вечером, оказалось, что съемочная группа уже уехала. На следующее утро, таким же способом вернулись назад. Это было тяжело. Физически и морально тяжело. Еще и объясняться потом пришлось.

— Позитивно? Негативно?

— Мне однажды позвонили на мобильный из Управления по делам Президента и сказали:«Сегодня у нас мероприятие в Горках, вы в резиденцию Президента,- тогда это был Медведев,- приезжайте». Тогда я работал в «Комсомольской правде», спросил разрешение у редактора, он отпустил.

Высадило меня такси возле этой резиденции, подошли люди в штатском, спросили документы, стою посреди сосен, жду. Подождал минут сорок, меня проводили в голубой зал, уставленный музыкальной аппаратурой Дмитрия Анатольевича. На столе стоят пирожки какие-то, блинчики. Потом, смотрю, заходят какие-то подозрительно знакомые старички, приглядываюсь, а это Ян Гилан,Deep Purple. Дальше заходит Президент, начинает с ними общаться, они ему палочки барабанные дарят. Я все это снимаю. Это такой кайф. Сам-то я рок-н-рольщик по натуре. И эта съемка мне очень понравилась. Она была очень неожиданная, и очень неофициальная. Единение рок-культуры и власти, хотя бы на такое короткое мгновение. Раньше я думал, что такое невозможно, в принципе.

— Начнем с того, что не все не позируют. Вопрос в том, как сделать так,  чтобы зритель не понял, что человек позирует. Ну как позирует… Вот я увидел, как монах идет сквозь метель, увидел его спину. Я понимаю, что сейчас он зайдет в церковь,  и такого момента больше не будет никогда. Начинаю орать и махать руками сквозь метель, и просить его повернуться. Человек понимает меня и начинает сквозь метель идти обратно, тогда я делаю эти кадры. Это не позирование в чистом виде, я немного исправляю ситуацию, чтобы зрителю более ясно выразить свою мысль.

— А  если говорить о портретах  каких-то, то я просто наблюдаю за работой или беседую, хорошо, если нахожу точки соприкосновения, тогда делаю кадр. Иногда я выглядываю из-за фотоаппарата,  чтобы человек видел мои глаза. Иногда просто стою за спиной журналиста с телеобъективом и ловлю какие-то моменты. Надо прочувствовать в психологическом плане собеседника, понять в каком он настроении, понять, чем он занимается, или зацепиться за какую-нибудь деталь. Подчеркнуть какую-то его индивидуальную черту. Глаза. Антураж. Тут встает вопрос уже о том,  что ты хочешь сделать: подчеркнуть лицо или место, где он находится. Объективов, как кистей у художника.

— Профессия фотокорреспондента — это еще и смекалка. А вот смекалки у меня маловато, честно могу сказать.

— Интуитивно. Чаще интуитивно. Больше продумывая детали до съемки,  как правило, получаешь все совсем наоборот.  И более того: чем большего ждешь от съемки, тем хуже она получается. Едешь на какое-то событие, думаешь, там будет много всего интересного, особенно когда пресс-релиз читаешь, а приезжаешь и там ничего. Ходят два человека вокруг каких-то бревен. И все. Делай с ними, что хочешь.

— Бывало так, что, лучше бы ты снял вот то, вот это, чем то, что снял. Но, как правило, я это списывал не на свой счет. Потому что люди все разные, бывает, что-то недопонимают. Был случай, когда губернатор вручал автобусы. Не то, чтобы это было скучно, но картинка вся заезженная. А я увидел стоящую девушку, у которой были круглые зеркальные очки, подошел поближе и снял крупно перспективу автобусов через ее очки. И здесь уже три в одном: человек, который смотрит на перспективу автобусов. Все остальное уже можно обыграть в подписи. И если этот снимок публиковать на четыре колонки на первой полосе, зритель точно мимо не пройдет. И первое что у меня спросил один из редакторов: «Почему очки?». Мне трудно было ему объяснить, но все получилось в конечном итоге.

— Для меня просто. Уже просто. …

Источник: