Алексей Вайткун составил очередное «Личное дело». Гостем журналиста стал белорусский художник Сергей Волков. Правда, речь в программе не только о нем, а и о других мастерах из династии Волковых, которые оставили значительный след в истории белорусского искусства.
Внимание! У вас отключен JavaScript, или установлена старая версия проигрывателя Adobe Flash Player.Загрузите последнюю версию флэш-проигрывателя.
Внимание! У вас отключен JavaScript, или установлена старая версия проигрывателя Adobe Flash Player.Загрузите последнюю версию флэш-проигрывателя.
Сергей Анатольевич, в этом эфирном часу мы попытаемся чуть больше узнать о вашей семье. Это действительно династия: Валентин Волков – ваш дедушка, Анатолий Волков – ваш отец и вы третий в этой когорте художников. Наверняка вы занимались историей рода? Откуда он берет свое начало?
Я даже не третий, а восьмой, девятый или десятый Волков, который занимается искусством. Мой прадед Виктор Волков тоже был профессиональным художником. Он закончил Пензенское художественное училище. Насколько я знаю, до него все Волковы были иконописцами.
Это невозможно объяснить. Ни отец, ни дед, ни прадед никогда не заставляли своих детей рисовать. Если было желание, они могли помочь, но никогда не подталкивали к этому специально. Когда я закончил седьмой класс, мама предлагала мне идти в политехникум. Я категорически отказался: я хотел рисовать. К тому времени я ходил во Дворец пионеров к Сергею Каткову, через руки которого прошло три четверти Союза художников.
Кстати, когда мой дед узнал, что отец хочет стать художником и поступить в художественный техникум, он сказал: «Нашел бы ты себе какую-нибудь более выгодную и прибыльную профессию. Ты же видишь, какой я нищий и босой». Мой папа уперся и на общих основаниях поступил в художественный техникум. У нас в семье никогда не было блата. Никто никого не проталкивал. Точно так же моя сестра, которая старше меня на 2 года, тоже училась вместе со мной, ходила к Каткову, а потом поступила в Театрально-художественный институт.
Не только. Мой дед Волков – русский. А его жена, моя бабушка была потомком шведа и якутки. Обрусевший швед Николай Странден в середине XIX века связался с каракозовцами, которые потом убили Александра II. Он был ближайшим из друзей Каракозова, которого казнили после убийства императора. Адвокаты прадеда доказали, что он пытался отговорить Каракозова от этого деяния. Мой прадед схлопотал 20 лет каторги. 7 лет он отработал на рудниках, потом было вольное поселение в Якутии. Там он женился на якутке, и у них родилась дочка Марта, смуглая, узкоглазая, как якутка. Несмотря на то, что ее отец был каторжанин, она получила хорошее воспитание. Она училась в Петербургской консерватории, переиграла руки (у профессиональных пианистов есть такая болезнь), после чего поступила в Строгановское высшее художественное училище. Это моя бабушка. Мой дед Волков — русский. Со стороны мамы моя бабушка из Заславля, деревни Векшичи. Ее муж был литовец из Шауляя, который приехал в Минск на заработки.
Расти очень хорошо, просто и интересно. У нас никогда не было пиетета, особого почитания друг друга. Мы просто старались всегда качественно выполнять свою работу. Наша жизнь была достаточно простая, скромная. Папа всегда очень много работал, дед тоже. Картину «Минск. 3 июля 1944 года» он писал 9 лет. Жизнь была такая же, как и у всех. Я особенно хорошо помню послевоенные годы, ведь я родился во время Отечественной войны в 1942 году. Помню разруху, помню как жили первое время впроголодь. Осознание, что в роду все знаменитые художники, что дед – профессор, лишь налагало большую ответственность. Если захотел стать художником, то докажи, что это не потому, что все Волковы художники, а потому, что у тебя талант.
Я сам это понимал. Было бы немыслимо сунуться в училище только потому, что ты Волков. Возможно, там бы на многое закрыли глаза, но было бы невероятно стыдно.
Кстати, я ведь еще застал работу деда, когда он был завкафедры рисунка в Белорусском театрально-художественном институте. Иногда он заходил к нам на занятия по рисунку, но не для того чтобы просто посмотреть. Он садился на мое место и чехвостил меня, как положено. Каждое его посещение превращалось в маленькую лекцию. Группы были маленькие – 5-6 человек. Все сидели, отложив карандаши. Он рассказывал, что такое рисунок, как его надо начинать, как скомпоновать, как поместить фигуру вниз, чтобы она не плавала, и все было закономерно. Он объяснял, насколько хорошо надо знать анатомию человека, чтобы рисовать обнаженную натуру. Он рассказывал, как прокладывать светотени, как выявлять форму, объем.
Первый урок – что такое рисунок. У меня было много разных педагогов, но то, что рассказывал дед всем студентам, осталось на всю жизнь. Я работаю по академическим законам рисунка, которые дед в нас и вкладывал. Он учился у Константина Савицкого и других корифеев русской живописи. Традиции он принес с собой на белорусскую землю, оставил в своих учениках, это перешло и ко мне.
Второй урок, который остался у меня от деда, это величайшее уважение и почтение к своей собственной профессии. Свою профессию мало просто любить – ее надо уважать. Художник не должен давать в обиду ни себя, ни свое искусство. Точно так же с большим уважением и почтением надо относиться к другим художникам. Надо уважать их поиск, стараться понять, что они хотят передать в своих работах, а потом уже можно судить об этих работах.
Очень строго, серьезно, доказательно. У него потрясающе был поставлен глаз. Он возил своих студентов на Нарочь на летнюю практику на 2 месяца. Там они писали этюды, а он писал вместе с ними. Однажды заметили, что он пристроился писать этюд у громадного валуна. Ребята решили подшутить над ним и проверить, насколько у него поставлен глаз. Кряхтя и сгибаясь от натуги, вчетвером студенты перетащили этот валун на 5 см в сторону. То место, где он лежал, забросали травой. Ничего видно не было. На следующий день дед пришел на то же место, поставил мольберт, долго смотрел на свой этюд и на пейзаж перед ним. Потом он позвал своих воспитанников и сказал, что, наверное, стал старый и уже плохо видит, потому что не в том месте нарисовал камень.
Трудно об этом говорить, потому что у деда была другая семья, не связанная с моим отцом. Поэтому в каком-то смысле дед жил особняком. Конечно, я бегал к нему в мастерскую. Как же было не бегать, когда он писал картину «Минск 3 июля 1944 года», у него были винтовки, автоматы, пулемет, каски! Я же был маленький, мне все было любопытно. Дед был разносторонним человеком.
Он обожал фигурное катание, любил кататься на коньках и показывать разные фигуры. Он прекрасно играл в бильярд. В былые времена в Союзе писателей стоял громадный бильярдный стол. Дед любил хорошие марочные грузинские сухие вина. Он знал их все по номерам. Он обожал оперу, знал очень много оперных арий для тенора и любил их петь. Он был живым человеком: многое любил, многое умел.
Я знаю ее наизусть, от левого угла до правого, снизу вверх и сверху вниз. Я скажу, может быть, не то, чего от меня ждут. Я счастлив, что эта картина вернулась из небытия. 20 с лишним лет она была намотана на барабан, но сейчас она в постоянной экспозиции.
Во-первых, все действо происходит примерно в районе перекрестка проспекта и улицы Ленина, там, где сейчас стоит ГУМ. Половину всех, кто здесь нарисован, я хорошо помню. Они жили в районе бывшего Логойского тракта, улицы Богдана Хмельницкого и Некрасова. Дед буквально ходил по улицам, встречал подходящих по типажу людей и просил позировать. Он был очень деликатным человеком. Не все, но большинство соглашалось.
Начну с самого близкого мне человека. Около танка стоит мужчина в белой рубашке и протягивает руку танкисту и пожимает ее. Рядом слева стоит женщина с букетом. Так вот мужчина в белой рубашке – это мой папа. Женщина в клетчатой юбке с правой стороны жила через три дома от нас на Беломорской улице. С левой стороны женщина, протягивающая букет, тоже жила рядом с нами.
На этой работе есть мальчик, который однажды не пришел позировать, а дед как раз рисовал пятку. Моя подошла.
Я был поменьше ростом. Мальчику здесь 10-12 лет. А мне было тогда 8 лет. И чтобы так держать ногу, я ставил ее на табуретку.
Да, у человека должно было быть выразительное лицо. Надо было, чтобы он не был безличным, чтобы как-то запоминался. Ведь бывают люди с достаточно бесстрастным выражением лица, по которому не прочтешь, о чем он думает. А бывают люди с очень живой мимикой, которые энергично на все реагируют. Кстати, солдаты на работе из Минского гарнизона в Уручье. Дед часто ездил в Уручье, тогда это было далеко за городом. Он выбирал там солдат, их с большим удовольствием отпускали.
Я знаю, что у работы были варианты. В частности, солдат держит винтовку, а был вариант с букетом цветов?
Когда была выставка одной картины в 2005 году, там выставили 25 вариантов небольших эскизов, небольших картин. Их композиция была совершенно другая. Они были непохожи на окончательный вариант. По этюдам видно, как дед постепенно приходил к этой композиции. Солдата наверху позировал мой двоюродный брат. Дед надевал на него комбинезон, шлем танкиста. Дед писал его во дворе мастерской, брат стоял на перевернутой большой бочке и держался рукой за водосточную трубу. В самом конце работы у деда были большие сомнения насчет автомата и букета. Первый вариант был с букетом.
Потому что война на этом не заканчивается. Солдаты идут дальше, танкисты будут продолжать бои, и тут уже не до букетов.
Конечно! В Советском союзе не производили мотоциклов. Наш знаменитый послевоенный УралЗиС – это копия немецкого мотоцикла BMW. Другой вариант ЗИС был американский Harley-Davidson. Так же, как очень многое после войны, мы это благополучно слизали и выдали за свое. В свое время отец купил первый Москвич с колесом сзади. Это же была копия немецкого Opel. Оборудование было вывезено в Москву. Кстати, танк мой дед писал в Уручье. Дед писал только с натуры.
Там нет ни одного персонажа, который предварительно не был прорисован на холсте или картоне в цвете.
9 лет. Он работал на стремянке, но всегда не только в костюме, галстуке и свежей рубашке, но и в чистом халате. Сейчас художники не держат палитру в руке, она у них лежит рядом. Мой дед держал деревянную, специальным образом обработанную палитру только в руке. Только так можно было видеть чистый цвет.
Я даже не пытался, я понимал, что если положил глаз на автомат и хочешь его стащить, то только на цыпочках и не дай бог чем-нибудь брякнуть.
В различных учебниках написано, что изначально предполагалось, что эта работа будет украшать часть стены Дома правительства.
Эта работы была заказная. В 1946 году с дедом заключили договор на написание панно, потом оно стало картиной. Панно должно было находиться в вестибюле Дома правительства. Но после того как картина была закончена, в 1955 году состоялась декада литературы и искусства БССР в Москве. По графику целый год был большой праздник каждой республики. В Москву поехали не только театральные коллективы, писатели, издательства, но и большая художественная выставка скульпторов, живописцев, графиков. Это картина заняла почетное центральное место в экспозиции белорусской живописи. Успех был ошеломляющим. О ней было написано во всех известных журналах, посвященных искусству: в журнале «Искусство», «Художник». Были обсуждения этой картины, выступали академики. Критика положительно восприняла эту работу.
После возвращения выставки из Москвы директор Художественного музея Елена Аладова даже слышать не хотела о том, что эта работа пойдет в Дом правительства, где ее увидят только депутаты во время сессии. Она настояла на том, чтобы картина была передана в Художественный музей. Так как картина была громадного размера, была выделена отдельная стена. Картина где-то около 8 м в длину и 3 м в высоту. Рама была широкая. В стене были сделаны специальные железобетонные упоры, чтобы выдержать тяжелую картину.
Я знаю, что ваш дед не укладывался в сроки, его торопили. В мастерскую к нему приходил сам Пономаренко.
По тем временам он был баснословным 100 тыс. рублей, но к этому времени у него было много долгов. Тогда не выдавали кредиты. Он платил моделям. На фотографии деда в мастерской видна стена с расчетами.
Он очень много задолжал за электричеству. Из 100 тыс. 60 тыс. ушли на погашение долгов. В то время в продаже была «Победа» М16. Он ее купил. Она стоила 16 тысяч. Оставшиеся деньги ушли, как вода сквозь пальцы. Надо было одеться, платить за квартиру. Деньги все время были нужны, поэтому он преподавал в училище.
Как вы относитесь к ремейку картины? Не секрет, что «Освобождение Багдада» художника Бирка уж очень напоминает работу Валентина Волкова.
Как говорят, наличие эпигонов свидетельствует о таланте того, чьи творения используют. Я отношусь к появлению такой работы с юмором.
В чем магнетизм работы «Минск 3 июля 1944 года»? Почему она привлекла столько внимания тогда, привлекает столько внимания теперь?
Ее магнетизм заключается в ее невообразимой достоверности. Большой художник передал время так, как он его понимал и чувствовал. Он сам был в оккупированном Минске, видел момент освобождения. Конечно, композиция была выставлена потом, освобождение Минска происходило не так буквально. Можно писать от себя, практически все сейчас занимаются отсебятиной, очень много схематичных образов. Здесь же каждый образ – это правда. Конечно, притягивает высочайший профессиональный академический уровень картины и в композиции, и в цвете, и в рисунке. Когда после 20 лет открывали эту картину, я поразился, что передний и задний план написан в духе импрессионистов конца XIX- начала XX века.
Вы сказали, что ваш дедушка все время работал в свежей рубашке с галстуком и халате – чувствуется рука женщины. Каково второй половине было рядом с таким человеком?
Очень тяжело. Он был достаточно сложным, но с очень сильным характером. Он не тушевался, не пытался скрыть свой характер. Если он решал, что что-то должно быть так, а не по-другому, он так и делал. Я хорошо помню, как на свадьбе моей старшей сестры он выступал с тостом. Он тогда очень огорчил мою маму, она потом долго на него обижалась. Он сказал, обращаясь к жениху: «Если тебе надо как-то поступить, спроси у жены и сделай наоборот».
Как и положено строгому родителю. Насколько я понимаю, отец воспитывал меня более мягко. Когда отец стал художником, многие заказы они делали вместе. Например, знаменитую роспись на станции Негорелое. До войны граница проходила под самым Минском. В районе станции как раз был пограничный пункт. Там был выстроен вокзал, который потом сгорел, и там была роспись.
Есть еще одна совместная работа, о которой искусствоведы почему-то молчат. В 1944 году, через месяц после освобождения Минска был знаменитый партизанский парад. На трибуне стояли руководители партии. В кадрах кинохроники видно, что за трибуной нарисовано громадное панно. На нем изображены партизан с левой стороны и партизанка с правой стороны. Это панно буквально за неделю писали мой дед и отец. Сохранившиеся эскизы этого панно несколько лет назад я подарил музею Великой отечественной войны. Они были в восторге, потому что, кроме кадров кинохроники, у них не было никаких подтверждений этого факта.
Когда была закончена работа над основной картиной, была начата копия. Она была большего размера и должна была попасть в Дом правительства. Дед начал писать копию где-то в 1959-1960 годах. Но в 1964 году его не стало. Картина во многом была прописана и готова для более основательной прописки. Через две недели после его кончины я пошел служить в армию. Тогда служили не два, а три года. Когда я вернулся из армии, никаких следов этой картины я не нашел. И папа не знал, куда она делась.
Когда говорят о вашем отце, то сразу вспоминается «Вожык». Насколько трепетное было в вашей семье отношение к «Вожыку»?
«Вожык» — это семейный подряд, как говорят. Сначала был журнал «Раздавим фашистскую гадину», который выходил с 41 года. Сразу же после освобождения Минска редакция из Москвы во главе с Кондратом Крапивой переехала в Минск, а все художники остались в Москве. Минск освободили в июле 44-го, а уже в сентябре вышел номер «Раздавим фашистскую гадину» с минской редакции. Кондрат Крапива оставался главным редактором, а художники были уже минчане. Среди них первым был отец, а вторым – Дмитрий Красильников. Целый год они вместе оформляли этот журнал. Художников не было: многие погибли, кто-то был в партизанских отрядах, а работать было надо.
Журнал выходил до мая 45-го года. В июне 45-го уже вышел «Вожык». Первые варианты вожыка, как постоянного образа, создал отец. Эти рисунки сохранились. Вожык обязательно был с фотоаппаратом, с карандашом в руках, в рубашечке с национальным орнаментом.
Потом уже стал. Мой самый первый рисунок, когда я еще учился в художественном училище, появился в «Вожыке». Это было невообразимое счастье. Тогда художественным редактором был Аскольд Чуркин, художник, который учился у моего отца, не вылезал из его мастерской. Он стал прекрасным карикатуристом. За первый мой рисунок он гонял меня будь здоров: был напечатан только пятый вариант.
Безусловно. В «Вожыке» работали настоящие мастера. Корбан, Ковалев были главными редакторами. В самой редакции работал Янка Сипаков, впоследствии лауреат госпремии, белорусский поэт. Членами редакции были Геннадий Клевко, Михась Пенкрат, Валентин Зуб. И художники там собрались очень сильные.
В те времена проходили всесоюзные выставки сатиры и юмора. В каждой республике были свои сатирические журналы. «Вожык» был где-то на третьем месте. На первом, конечно, «Крокодил» в Москве. Второе место почти всегда занимал киевский «Перец».
Очень боялись. «Вожык» выходил два раза в месяц, поэтому был очень актуальным. Если появлялся сатирический материал, где были названы фамилии, доказанные факты злоупотреблений, это было стопроцентной гарантией того, что руководитель этого предприятия и его окружение вылетали со своих мест, как говорится, без выходного пособия. Их потом никто не пристраивал.
Перестройка и последующие времена поставили журналы на колени. Многие исчезли, а «Вожык» все-таки еще жив. Но сейчас он стал выходить как альманах – раз в полгода. В Министерстве информации обещают, что сделают уже и раз в квартал. Но в разговорах с ними я настаиваю, что надо вернуть старую практику, так как любой сатирический материал, который появился через полгода, неактуален. Все проштрафившиеся уже сбежали, и огрехи уже замазаны.
Конечно, это «Ура! Веселится вся компания: кот-ревизор ушел в отпуск». Как мыши нарисованы – это же красота! Хор, сидящий на колбасе наверху! А там народ уже упился и валяется под сыром.
У него был высочайший профессионализм и потрясающее чувство юмора. Так, как умел оживлять животных и сопоставлять с человеческим житьем-бытьем он, не мог никто.
Детская тема – одна из любимых отцовских тем. Отец работал не только в «Вожыке»: он был блестящим иллюстратором детских книг. Он создавал очень много акварельных станковых листов, на которых всегда было очень много детей. Он обожал их рисовать. Это были большие развернутые композиции. Я очень много позировал папе.
Папа не особенно наводил порядок в своих работах, поэтому, когда папы не стало, надо было рассортировать все иллюстрации, журнальные рисунки, подготовительные работы. Чтобы это все не пропало, 330 лучших рисунков в детских книжках белорусских поэтов и писателей я подарил музею истории белорусской литературы. Они были просто в восторге: такой подарок, 330 иллюстраций, которые уже стали классикой детской белорусской литературы.
Через ваше отношение к дедушке, отцу, нам удалось понять, в чем заключается ваше отношение к профессии, на чем вы делали акцент, когда росли. Скажите, чем вы сегодня занимаетесь?
В последнее время я меньше занимаюсь станковой графикой. Я много работал в автолитограифии. У меня много акварельных серий. В основном я занимаюсь книжной иллюстрацией. За свою достаточно большую жизнь я проиллюстрировал более 300 детских книг. Я уже 15 лет сотрудничаю с московскими издательствами. Сейчас верстается свежая книга в издательстве «Лiтаратура i мастацтва». Готовится к выходу сказка Ольги Никольской про котов. Один персонаж там рыжий хулиганистый кот, другой – поэт. Они помогают другим животным. Очень хорошо, весело написанная книга, поэтому и рисунки получились с ходу. Рисовать их было одно удовольствие.
Есть. Так же, как нас никто не заставлял, так я и дочку не заставлял. Конечно, на душе скребет: наверное, надо было бы. Она очень хорошо рисует, а закончила БГУ, аспирантуру, она математик. Сейчас она занимается бизнесом в одной очень крупной фирме, насколько я понимаю, очень хорошо работает и востребована там. У меня есть внуки: Федор и Даша. Даша перешла в 7 класс гимназии, Федор закончил 1 класс. Федор – забияка, Даша – лирическая героиня. Оба много рисуют. Каждый раз, когда я прихожу из мастерской, меня ждет стопка бумаги. Я рисую им заготовленный сюжет, они тут же начинают его раскрашивать. Так происходит круглый год. Кстати, часто спрашивают о званиях. Скажу, что звания, премии – это дело десятое. Самую высокую похвалу я услышал от внука год назад. Он придумал сюжет, я ему его нарисовал. Он посмотрел на рисунок и сказал: «Дед, наверное, ты и в самом деле хороший художник: ты все что угодно можешь нарисовать».