— Нет, вы представляете, сколько нам было нужно ящиков для вывоза экспонатов! А сколько подвод. А Наполеон все ближе…
С моим собеседником мы разговариваем в сегодняшней Оружейной палате, где открывается посвященная событиям 1812 года выставка, и на вид ему явно не двести с лишним лет. Но музейщик музейщика поймет и через два столетия и будет солидарен.
А два столетия назад Оружейная палата была еще совсем свеженьким, только что созданным музеем. Всего лишь в 1806 году Александр I подписал указ «О правилах управления и сохранения во всегдашней целости в Мастерской и Оружейной палате ценностей».
В Кремле с давних времен немало художественных древностей, но коллекция продолжает расти. Император даже передает из Санкт-Петербурга собрание оружия, известное как Рюсткамера. А заодно и кое-что из собственного охотничьего оружия. Все это до сих пор в Оружейной палате.
Музей первоначально занимал царские терема и часть Грановитой палаты, но это размещение было временным.
Пока сотрудники занимались обработкой и описанием собрания, для него уже строилось собственное здание по проекту архитектора Ивана Еготова. Это не то известное нам тоновское здание, где Оружейная палата размещена ныне. Старое здание находились напротив Арсенала, по пути к Троицкой башне – его видно на старом плане. К сожалению, само здание мы можем видеть только на картинках.
(Небольшое отступление: старое здание Оружейной палаты не пострадало существенно во время пребывания в Кремле французов. До середины XIX века оно служило музеем, причем публичным. После переезда коллекции в новое здание здесь обосновались военные. Что продолжилось и после революции – в нем устроили общежитие латышских стрелков. Ну, а в 1959 году здание снесли – на его месте построили Дворец съездов. Это, к слову, было последнее строение, снесенное в Кремле при советской власти.)
Но возвращаемся в 1812 год. По какой-то злой иронии окончательная сверка всех хранений и описей была завершена сотрудниками музея 12 июня. То есть ровно в тот день, когда войска Наполеона двинулись через Неман. Что зафиксировано в журнале Палаты – так же, как и упоминание о визите туда Александра I в середине июля.
Французы довольно быстро продвигались к Москве, и тогдашний руководитель музея Петр Степанович Валуев (официально его должность называлась длинно – «главноначальствующий экспедицией Кремлевского строения и Мастерской и Оружейной палатой») решил поставить перед властями вопрос об эвакуации ценностей.
Проблема была в том, что обращаться приходилось к военному губернатору Москвы Федору Ростопчину, который решительно стремился пресекать в городе панику – в том числе распространял лубочные карикатуры на Наполеона и собственные тексты, получившие название «ростопчинские афишки». Даже после бородинского сражения, 26 августа, Ростопчин собственноручно напишет: «Армии наши стоят на том же месте при деревне Бородине».
Опасаясь формального запрета, Валуев идет на хитрость. Упаковку экспонатов и документации его сотрудники ведут под предлогом предстоящего переезда в новое здание. Однако после взятия французами Смоленска он отправляет подчиненного чиновника в Нижний Новгород для подготовки хранилища и уже требует от Ростопчина выделить повозки, лошадей и конвой.
Обоз Оружейной палаты – полторы сотни подвод! – тронулся в путь на Коломну в ночь на 22 августа – буквально за пару дней до Бородина. Сопровождать его немолодой Валуев – ему уже было под семьдесят – сам не стал. Возглавил экспедицию (два десятка музейных работников плюс столько же выделенных Ростопчиным солдат инвалидной роты с двумя унтер-офицерами) сотрудник оружейной палаты Иван Поливанов – отставной полковник и скульптор-любитель. (Сохранилось только это его миниатюрное изображение.)
В Коломне для вывоза музейных ценностей нанята барка. Ее отплытие задерживает буря. Но тогда же приходит известие о Бородинском сражении. Несмотря на непогоду, Поливанов ускоряет отправку барки. И когда они подплывают к Рязани, вдали уже видно зарево московского пожара.
(Хотя эта картина написана уже в 1841 году, ее автор, Альбрехт Адам – очевидец событий. Живописец-баталист из Мюнхена оказался придворным художником Евгения Богарне, пасынка Наполеона. В свою очередь сын последнего, Максимилиан, герцог Лейхтенбергский, женился на дочери Николая I Марии и перебрался на жительство в Россию (где к тому же в дальнейшем стал президентом Академии художеств). Через него возобновилась и связь с Россией Альбрехта Адама, который написал несколько полотен по заказу Николая I).
Другой экспонат этой выставки в очередной раз ставит вопрос о причинах московского пожара. Вернее, не ставит, а как раз поддерживает одну из версий.
Это часы, принадлежавшие когда-то адъютанту Ростопчина поручику Обрескову. Передавая много лет спустя часы в музей, его правнук полковник Маслов напишет: «По преданию и рассказам бабки моей, рожденной Обрезковой, по этим часам адъютант Обрезков отдал приказ начать жечь Москву согласно приказу Ростопчина до подхода французов.» Насколько надежны семейные предания – вопрос иной. Но часы и вложенная в них записка имеются.
А барка с музейным собранием между тем плывет. Непогода, встречный ветер, мели – все это затрудняет путь. В Нижний Новгород она добирается 22 сентября – то есть путь от Коломны занял три недели. Но здесь, наконец, спокойно – надежные кладовые, опечатанные двери, охрана.
Не так спокойно в московском Кремле, превращенном французами в большой бивуак. На месяц с небольшим – но этого хватило. При том, что здесь, фактически в резиденции командования, не было стихийного мародерства: оно было, конечно, но носило организованные формы – было снято и забрано то, что предполагалось вывезти в Париж для использования в пропагандистских целях. Например, со здания Сената сняли висевший там герб Москвы.
Настоящий удар был нанесен в момент отступления. По приказу Наполеона Кремль должны были взорвать. Полностью этого сделать не удалось, но повреждения были существенными. Так, со стороны реки были повреждены часть стены и несколько башен. Устояла колокольня Ивана Великого, но рухнула ее звонница.
Сильнейшим образом пострадало здание Арсенала – что неудивительно: это был фактически пороховой погреб.
Была попытка взорвать и две расположенные рядом с Арсеналом башни. Мощная угловая Арсенальная пошла трещинами, но выдержала.
А вот Никольская башня потеряла свой элегантный готический верх. Правда, нижний четверик устоял.
(Позже, когда будут разбивать Александровский сад, камни разрушенной башни используют для оформления грота – там и сейчас видны фрагменты резной готики.)
Петр Валуев и немногие оставшиеся с ним сотрудники покинули в августе Москву одними из последних – перебрались во Владимир буквально когда с другой стороны в первопрестольную уже входил наполеоновский авангард. Так же они и вернулись – сразу за уходом французской армии.
Но возвращать коллекции сразу было невозможно. Да, новое здание Оружейной палаты – куда музей так и не успел въехать перед войной – уцелело. В смысле, заваленное мусором, с выбитыми стеклами, свернутыми дверьми, оно все же стояло на своем месте без повреждения стен. Но окончательное возвращение в него эвакуированных ценностей произошло только летом 1813 года. Не пропало за все время путешествия ничего.
О своем собственном московском имуществе сотрудники музея при этом не позаботились — многим вообще оказалось просто некуда возвращаться (примерно в таком же положении был и сам Валуев). Еще через год о них вспомнили – составили списки на награждение «за труды в соблюдении государственных сокровищ».
Ну, а самому Петру Валуеву, наверно, главной наградой был поднесенный коллегами кубок. Тут много символики. Женская фигура, которая держит чашу, олицетворяет Благодарность. Рельефные фигуры на кубке символизируют Живопись, Скульптуру, Архитектуру, Математику и Древность. Пеликан на крышке – символ самоотверженности в служении отечеству.
В экспозиции еще немало интересного – в том числе мемориальных предметов, связанных с Александром I. Так, например, он, оказывается, плохо видел, но не желал показываться в очках. Поэтому всегда имел с собой лорнет – один такой представлен вместе с его вполне аскетичным по оформлению чернильным прибором.
Но гораздо более интересен этот крест – орден святого Георгия I степени (редчайший, за все время существования им было награждено только 25 человек). Его изготовили для Александра по решению Орденской Думы. Однако Александр отказался — заявил, что сам не был в боях и не находит приличным иметь такую награду.
Выставка в парадном вестибюле Оружейной палаты продлится по 10 января (вход — по билету в собственно Оружейную, отдельного не требуется). Да, еще выпущен весьма подробный и интересный каталог.
Однако это еще не все новинки кремлевских музеев, связанные с темой 1812 года. Появилась и экспозиция на открытом воздухе – и она связана с пушками.
Вообще появление трофейных пушек в Кремле – отдельная история. Еще не завершив изгнание с территории России наполеоновской армии, Александр распорядился свозить именно сюда все отбитые у противника орудия. Планировалось переплавить их и установить в Кремле мемориальную колонну. Готовились даже проекты – вот, например, эскиз Матвея Казакова.
Говорят, самому Александру больше понравился проект, принесенный вездесущим Ростопчиным (автор его, правда, остался неизвестным). Там предполагалось пушки не переплавлять, а составить колонну прямо из них.
Однако на фоне разрушений в Кремле в первые годы было не до мемориалов. Так что через несколько лет, когда завершилось восстановление здания Арсенала, пушки просто установили около него.
А собрание между тем получилось внушительное. Всего в Кремль доставили 875 трофейных орудийных стволов – причем далеко не только французских: тут были и пушки союзников Наполеона, и захваченные в завоеванных им странах. Определить это по тем временам было нетрудно – на стволах рельефно отображались и гербы, и вензеля, и девизы, как «Последний довод королей».
Нередко пушки имели и собственные имена – «Храбрец», «Красотка», даже почему-то «Дурак».
Кстати, в течение многих лет доступ к этим пушкам для осмотра был совершенно свободным, а дети так вообще обожали там играть (что, кстати, было вполне безопасно – как минимум трехсоткилограммовое орудие не опрокинет ни один ребенок). Однако с какого-то момента доступ гуляющих граждан был прекращен.
(Вообще-то есть на этот счет забавное и весьма банальное объяснение – не знаю только, насколько правдивое. Но якобы произошло все случайно – проход вокруг Арсенала закрыли на время покраски его стен. А потом обратно так и не вернули. Если так – неплохо бы вспомнить и разрешить заново. 🙂 )
Да, так к теме колонны периодически возвращались – последний раз по случаю столетия войны с Наполеоном. Но в этот момент уже поняли, то пушки сами по себе представляют настоящий музей, и лучше их оставить как есть. (Правда, сейчас их в Кремле только 754 – часть выпросили себе другие музеи: Бородино, Малоярославец, Тарутино, ГИМ, Бородинская панорама… Но все равно зрелище внушительное.)
Так что же тут новенького сейчас? Во-первых, восстановили на стене около Троицкой башни мемориальную доску (кстати, двуязычную – на русском и французском) с рассказом об этих самых пушках. В советское время ее снимали, но музейщики исхитрились сохранить.
А во-вторых, сделали еще одну пушечную экспозицию – теперь уже в открытом доступе, на площади.
Это пушки уже не французские, а русские – с XVII по XVIII век (самые поздние теоретически могли использоваться и во время войны с Наполеоном, хотя никаких свидетельств тому, разумеется, нет). Здесь тоже есть свои имена — «Соловей», «Василиск». Известны и имена авторов – похоже, пушки тогда подписывали чаще, чем произведения искусства (среди этих пушкарей – и создатель Царь-колокола Иван Моторин). И конечно, по оформлению каждая пушка совершенно индивидуальна.
Вот эти пушки можно смотреть совершенно свободно.
(Однако один из хранителей просил предупредить – если кто-то засунет в дуло руку и застрянет, то «будет стоять там как Винни-Пух, пока не похудеет». «Пилить пушки, — сказал – не дам.» 🙂 )
Источник: