Всё началось в сентябре 2007 года, когда мой вышеупомянутый друг вернулся из первой поездки на Аляску по студенческой программе Work and Travel USA . Поддавшись на его уговоры, я решил составить компанию и поехать с ним следующим летом.
— университет: мой экзамен на бакалавра приходился прямо на середину лета, то есть совсем не вовремя).
К счастью, первым решился денежный вопрос — я получил первый серьёзный бонус на работе (помог директору в продаже завода по производству МДФ), и остальные проблемы начали решаться гораздо легче.
Замечу, что подготовка к участию в программе достаточно рутинная штука, и единственное, что было забавным это Ярмарка вакансий — единственный день, когда работодатели не относятся к участникам Программы как к дерьму, всячески стараются расхвалить свою компанию и вообще ведут себя как душки.
Рыбзавод компании Baywatch Seafoods LLC мы выбрали по двум причинам: во–первых, исходя из опыта друга, который в прошлом году отработав на рыбзаводе, отбил свои потраченные и даже кое–что заработал, так что отрасль была выбрана осознано; а, во–вторых, из–за того, что это был единственный из работодателей, который был готов принять нас в начале июля, в самый разгар сезона.
Профессия : обработчик морепродуктов (seafood processor) — обработка лосося; погрузка, сортировка и отбраковка рыбы или рыбьих «яиц» (fish roe — рыбьи яйца, caviar — готовый к употреблению продукт из просоленного сырья).
Работодатель брал на себя питание, размещение и транспортировку наёмных рабочих их аэропорта Анкоридж в Кинг–Сэлмон, ближайший к заводу аэропорт. От нас требовалось только работать. Всё что мы знали об этой работе, содержалось на этих двух страницах и паре постов на немногословных тематических форумах от бывалых участников. Не скажу, что я был в восторге от того, что там писали, но энтузиазм и огромное желание побывать в США пересиливало все опасения.
Чтобы добраться до конечной точки, нам предстояло совершить пять перелётов: Одесса — Варшава — Нью–Йорк — Чикаго — Анкоридж — Кинг Сэлмон.
На тот момент мне не приходилось летать на самолёте, но, несмотря на это, мой первый перелёт не запомнился мне чем–то выдающимся, кроме заложенных ушей и несимпатичных польских стюардесс в возрасте за 40.
Достаточно быстро мы прилетели в симпатичный и современный Варшавский аэропорт им. Фредерика Шопена.
На транзитном контроле один мужик забавно пытался объяснить польскому пограничнику, что он везёт в ручной клади святую воду, всё наровил предложить пограничнику попробовать её, и в итоге очень оскорбился, когда её потребовали или выпить сразу или выкинуть в урну.
До вылета на Чикаго оставалось 8 часов, так что было принято решение ночевать в аэропорту, что оказалось не такой уж и простой задачей.
Стереотипы рисовали толпы спящих на карематах студентов в окружении громадных рюкзаков, а на самом деле, спать в нашем терминале было совершенно невозможно.
Этот терминал С оказался настоящей клоакой, которая помимо рейсов из Восточной Европы принимала рейсы из Латинской Америки. Шумные крики и приветствия встречающих и встречаемых из очередной Гваделупы не давали уснуть.
и первый правильный duty–free, в котором были не только духи–алкоголь–сигареты–аксессуары, но и куча магазинов с книгами, сувенирами, одеждой, игрушками и продуктами.
Сам Чикагский аэропорт О’Хара (лучший аэропорт Северной Америки в 2004—2007 годах) оказался более узнаваемым, чем JFK из–за высоких сводов основного зала, который мелькал в паре фильмов.
Металлический скелет динозавра был рекламой передвижной выставки Нью–йоркского Музея естестенной истории.
Первый раз поев в McDonald’s на территории США, я понял почему там это считается едой низшего сорта: даже всеядный я не смог доесть гамбургер (а это многое говорит о качестве пищи), настолько отвратительным он был. Зато у меня появился новый фаворит среди местного фастфуда — сендвич с тунцом.
после чего по громкой связи включился капитан борта и стандартно поприветствовал всех на английском, которое мы слушали в пол–уха, но когда в конце он сказал: «Мне тут сообщили, что на борту есть ребята, говорящие по–русски. Приятного вам полёта и удачи на Аляске!», нам стало так приятно, что просто не передать словами. Затем опять быстрый набор высоты и белое покрывало облаков далеко внизу.
Мы прибыли в предпоследний на нашем пути Анкориджский аэропорт имени сенатора Теда Стивенса, тогда ещё живого.
Аэропорт известен как пятый аэропорт в мире по объёму грузового траффика . Исторически сложилось так, что большинство грузов летящих из Восточной Азии в США пересылаются через Анкоридж.
По прилёту выяснилось, что мой чемодан потеряли во время стыковки в Чикаго, но пообещали в течение суток его доставить. На всякий случай я указал адрес завода, если он не успел бы прилететь в Анкоридж до моего вылета в Кинг–Сэлмон на следующий день.
В Анкоридже мы должны были подать документы на получение Social Security number, без которого мы не смогли бы легально работать. Поход в эту контору мы назначили на следующее утром, а в вечер прилёта мы поехали селиться в мотель Midtown Motel, где на крыльце сидели приветливые алкоголики. Номер на троих с душем и туалетом в коридоре обошёлся нам в 50 долларов.
В холле была кухня с микроволновкой и кофеваркой, телек и бесплатный компьютер с интернетом и Убунтой (в которой какой–то умник настороил скорость печатания 1 символ в пару секунд, что было мной немедленно исправлено к радости постояльцев).
Автомобиль : пикап Dodge RAM любого года выпуска; на худой конец просто любой пикап — Chevrolet или TOY?TA.
Еда : любая дрянь из кукурузы, кукурузного крахмала, кукурузной патоки; консервы и мороженые овощи. Из того, что мы купили в Wal–Mart, есть можно было только хлопья и апельсиновый сок. Молоко и хлебцы были просто невкусными. Широко известный благодаря гражданину Уорхоллу Campbell’s Tomato Soup на вкус как томатная паста с водой и крахмалом.
По сходной рецептуре в плохих столовых делают подливку, но там хотя бы кладут тефтели к подливке и какие–то специи.
В общем, что поели, что радио послушали. Удивляясь длине полярного дня (в половине второго ночи было так же светло, как и в 8 вечера) и неутомимости, сидящих уже пятый час на крыльце алкоголиков, легли спать.
Проснувшись утром и отзавтракав той дрянью, что купили вчера, мы отправились в офис Администрации по присвоению номеров социального обеспечения.
Вокруг всё напоминало скорее дачный посёлок после окончания сезона. На пути попалась православная церквушка Константинопольского патриархата.
Хотя мы и прошли недолгий путь, но офис администрации мы нашли достаточно быстро, так как друг Тима уже бывал там.
Придерживаясь моего главного правила «лучше перебдеть, чем недобдеть» у нас оказался запас по времени, который мы потратили на поедание хот–догов с олениной в передвижном кафе. Тогда в первый раз столкнулся с самообслуживанием в таком бизнесе: старый хиппи и по совместительству продавец протянул мне булочку с сосиской, а всю остальную начинку мне предлагалось взять самому. А из начинки там были: сладкие маринованные огруцы, сладкий маринованный лук, луковые кольца фри, кетчуп и опять же сладкая горчица выдавливаемые через помпу и соль.
Расправившись с едой, мы потопали в контору, где без всякой очереди заполниили формы и получили справки о том, что мы подали заявление на получение номера. Теперь мы могли работать.
На выходе я спросил копа–охранника, на каком автобусе нам добраться до мотеля, т.к. мы порядком устали долгой прогулкой на свежем (+12) воздухе. На что коп, седой дядька лет 55–ти, предложил вызвать недорогое такси, которое, как он пообещал, будет стоить нам как 4 билета на автобус. Мы не возражали.
Заехав в мотель за чемоданами, мы поехали на том же такси обратно в аэропорт, где нас ждал последний перелёт в аэропорт Кинг–Сэлмон — бывшую главную базу ВВС США на Аляске.
Летающая маршрутка авиакомпании PenAir, которая была забронирована нам работодателем, уже ждала нас.
В салоне нас было 4, плюс стюардесса, плюс 2 пилота. Мест было около 30. Вопрос о рентабельности авиаперелётов на Аляске напрашивался сам собой. Но, скорее всего, строить дороги в горах и тундре выходило дороже.
Через 40 минут лёта над такими же как и раньше озёрцами мы приземлились в на роскошной взлётно–посадочной полосе.
Однако на качестве поля всё и окончилось. Вместо здания аэропорта был деревянный одноэтажный домик, без намёков на каких–либо сотрудников. Переваливаясь и пыхтя носильщик–эскимос вынул наши чемоданы (мой к тому времени уже нашёлся) из грузового отсека самолёта и на тачке подвёз их к нам. Мы зашли в этот домик–аэровокзал, где кроме телефона–автомата, сувенирной лавки и вековой пыли не было ровным счётом ничего. Самое стрёмное началось, когда мы поняли, что нас никто не встретил. А расстояние от аэропорта до завода составляло километров 15 по шоссе. Включив смекалку и воспользовавшись стереотипом о толстой жёлтой телефонной книге, которая была на самом деле толщиной с тетрадку, мы нашли номер администрации завода и я попросил кого–нибудь приехать за нами.
Через минут 20 на раздолбаном пикапе за нами приехала полная девочка–американка Келли. Которая представляла собой типичного американского подростка–гота, таким, как его описывают в сериале South Park. Келли носила очки, постоянно пила воду из многоразового пластикового стакана с трубочкой, на все наши вопросы отвечала неопределённым мычанием. В общем, отлично играла роль морской свинки.
Итак, мы приехали на завод. Некоторые рабочие прибивали таблички с названием их родного города, которые совершенно хаотично прибивались к столбу, имитируя указатель.
В администрации нас осмотрели, записали в учётные книги, выдали контракт, который ничем не отличался от Job Offer’а.
Кроме того кастелянша Ким, престарелая долгоязая и худая тётка, которую местные называли «Мечта дальнобойщика», выдала нам по синтепоновому одеялу и синтепоновой подушечке, которые у нас обычно подкладываются на жёсткие стулья под зад. Нам же предлагалось подкладывать её под голову. Затем отвели за белы рученьки в наши апартаменты.
Первый раз в жизни мне предстояло жить в деревянном бараке, обшитом листовым железом, которое громыхало на ветру, коих тут предостаточно.
На первом этаже было 6 мужских комнат, душ/уборная, стиральная машина в коридоре и лестница на второй этаж для девушек, куда нам было строго–настрого запрещено подниматься, под угрозой увольнения. Но в правилах непредусмотрительно было не запрещено девушкам спускаться в комнаты внизу.
Когда мы вселились в свою комнату, в ней уже обитали двое турков с которыми мы быстро наладили приятельские отношения, стоило мне признаться в любви к турецкой кухне. Adana Kebab, Pide и айран сближают.
Старой промышленной стиральная машина стоявшей в коридоре, воспользоваться я не решился из брезгливости, решив выкидывать вещи, нуждающиеся в стирке; благо взял я их с собой предостаточно.
Кроме этого была на нашем этаже мужская душевая с 4 душевыми кабинками, 3 унитазами (с типичным для США уровнем воды в них) и двойным умывальником. Вода в душе бралась напрямую из реки, поэтому жёсткость у неё была на непотребно высоком уровне. Хотя, отработав пару смен, я перестал обращать внимание на это. Ещё одним воспоминанием, связанным с душем, остался запах геля для душа. Стоит мне теперь его почувствовать, так сразу такой флешбек нападает.
Так как мы приехали вечером, то работать нам предстояло только на следующий день. Поэтому у нас было свободное время, во время которого мы поужинали в заводской столовке и прогулялись по территории, надев новые модные сапоги по 15 баксов за пару.
И пошли пешком на соседний завод,к знакомым моего друга, где я встретил знакомую девочку, с которой мы вместе модерируем форум одесского рок–клуба. Такая себе встреча на Эльбе. Первое, что она мне сказала: «Валите отсюда, пока не ввязались! Мы тут уже неделю и лучше не становится. Привыкнуть к этому говну не получается. У них был брейк, то есть перерыв, во время которого можно было выпить горячего кофе и перекусить что–то высококалорийное и богатое глюкозой — пирожные, мерзкие, сладкие и практически безвкусные.
Вдоль дороги периодически попадались пикапы. Большинство заводилось без ключей и никто их не угонял, потому как особо ехать некуда было. Этот округ изолирован и добраться до большой земли можно только по воде или по воздуху.
Насмотревшись на всякое, мы отправились спать, чтобы со свежими силами приняться за работу на следующий день.
3. Сортировка, заморозка и складирование мороженой рыбы, которыми занимался т.н. Холодный цех, куда нас и назначили, как и остальных участников студенческой программы.
Рыба ловится тралом и наши недоделанные траулеры работали круглые сутки, так как сезон, отведенный на отлов лосося, жёстко ограничен (максимум с середины мая до начала сентября, очень максимум), и пока есть разрешение, нужно ловить столько, сколько сможешь.
Нашей основной рыбой была нерка (по–английски sockeye salmon), которая шла на экспорт в Японию в виде замороженных тушек без головы в коробках по 51 фунту (около 23 кг).
За производство льда отвечала особая бригада, которая возила грузовик полный баков к генератору льда и обратно.
К сожалению, фотографий из мокрого цеха у меня нет, так как я работал там в последний день своей работы на заводе, когда с вакансиями уже был напряг, хотя об этом позднее.
Рыбу привозят в синих ящиках вперемешку со льдом. Рыба очень охуевшая от такого расклада: приплыла, хрен знает куда, понерестится, а её сеткой в трюм, а потом по американской горке в коробку со льдом. Наверное, такой он и есть рыбий ад. Так вот, рыба если живая то сопротивляется мало. Тушки, весом в среднем шесть килограмм, вываливают из контейнера в приёмочный контейнер, откуда она выпадает на промывочный конвейер, где она отмывается от песка, грязи и другой рыбы. Примерный штат промывочного конвейера — 2 человек.
Затем она поступает на разделочный конвейер, где ей отрезают головы. Отрезать голову, особенно если она сотая за день и смотрит на тебя умными глазами очень сложно. Большой палец руки разбивается просто в дерьмо. На резке головы стоят матёрые гастарбайтеры, которые на своих родинах, скорее всего, занимаются отрезанием голов на профессиональной основе. Головорезов было четверо.
Обезглавленная тушка передаётся дальше по конвейеру, где ей вспарывают брюшко, отдеяют икру (которую складывают в специальные ящики) и передают рыбку дальше.
Ножи очень острые, но постоянно тупятся, так, что есть специальный мексиканец, который бегает и точит всем ножи. Брюхорезов было тоже четверо.
Собранная икра передаётся в соседний цех, где её сортируют, упаковывают в пластиковые контейнеры и складывают в холодильнике, до дальнейшей отправки в Японию.
Затем начинается ювелирная работа — зачистка: безголовые тушки вычищают от внутренностей. И не просто вычищают, а специальным ножом, похожим на советский ножик для чистки овощей, к которому в торец подключеная трубка, по которой идёт тёплая вода. Рядом стоит бригадир и следит за тщательной очисткой тушек от потрохов, так как следующий цех находится в паре километров, и за брак трахать будут уже его. Я работал на этом участке, и могу сказать, что это похоже на обычную разделку рыбы в домашних условиях, помноженных на 14 часов.
На зачистке работало около 8 человек. Рыба постоянно поступает, необработанная или недостаточно хорошо обработанная рыбка подаётся обратно на начало участка по зачистке.
Мокрый цех имеет свою специфику — каждые 40 минут тут проводится влажная уборка, благодаря которой у рабочих есть больше времени для отдыха, чем у рабочих холодного цеха. Вообще работа менее пыльная. Тут работают матёрые гастарбайтеры: мексиканцы и филиппинцы, в возасте от 20 до 50 лет. Многие ездят сюда много лет подряд и уже выбиваются в бригадиры.
Обработанная рыба погружается в контейнеры со свежим льдом и отвозится на открытую площадку перед цехом, откуда её периодически увозят в Холодный цех.
На следующее утро, позавтракав в компании рабочих, студентов и лиц, приравненных к ним, мы нашли нашего бригадира Карлоса, который был представлен нам вечером ранее.
Карлос — высоченный афроамериканец, похож на Эдди Мёрфи, которому не удалось стать актёром, и который скатился до работы на рабзаводе. Несколько лет Карлос работал в Мурманске, где он выучил русский язык, особенно матерную его составляющую. Так что сказать вслух то, что мы о нём думали, мы не решались, хотя иногда очень хотелось.
Друга Тиму и девушку Аню увели в цех, а меня, как самого здорового из троицы отправили работать на погрузку при выходе из цеха.
Рыбьи тушки запакованные в коробки, весом в 51 фунт (около 23 кг), с маркировкой “Sockeye Salmon – Alaska, USA” подвозились автокаром к прицепам–рефрижераторам, куда их нужно было складывать. Если мне не изменяет память, то в ширину можно было выложить около 8 коробок, в высоту — ок. 10 и в глубину адски много.
Один рефрижератор объёмом с 20–футовый контейнер мы загрузили вдвоём с Беном Армстронгом (26 летним распиздяем–очкариком, фанатом гранжа, у которого есть фотография с Дейвом Гролом из Нирваны/ФуФайтерс) за часа 4. Как раз подошло время первого брейка, когда можно было выпить кофе, но этого хотели работавшие в холоде, а я так раскочегарился, что хотел только в душ, который мне не мог обеспечить. К концу смены (7 часов), когда мы почти догрузили второй прицеп, я понял, что сорвал мышцу на руке. Пиндец, подумалось мне, только приехал и уже инвалид. Что будет дальше? Я обратился к бригадиру за мед.помощью, в ответ на что, он предложил мне взять браслет на липучке, чтобы затянуть руку. Больше ничего. Поработав ещё час, мы догрузили прицеп. И меня перевели в собственно холодильный цех на сортировку, где мне выдали raingear (непромокаемую одежду): комбез, куртку, фартук, хлопковые перчатки и резиновые перчатки. По правилам приходилось работать в одноразовой шапочке на волосы и снимать jewelry (у меня на тот момент была серьга, которую я просто прятал под эту шапочку).
Рыба привозится в уже знакомых ящиках в цех, где погрузчиком сваливается в приёмный контейнер конвейера. У этого приёмного конвейера есть заслонка работающая по принципу гильотины: опускаешь рычаг — заслон поднимается и тушки выпадают на конвейерную ленту, по две стороны от которой стоят сортировщики и сортируют рыбу на 3 сорта и брак.
Сорта такие: высший (тушка идеально целая), первый (незначительные надрывы или порезы), второй (значительные нарывы, следы от болячек и паразитов) и брак — поломанные пополам и прочие ошмётки, которые собираются и отвозятся на другой завод на перемолку (вы ведь любители стружки из лосося в маленьких стеклянных баночках). Периодически приходил контроль качества, в виде маленького наглого китайца, который с важным видом, лениво пожёвывая жвачку, тыкал рыбу пальцем, осматривал цвет филе и делал отметки в форме о контроле качества.
При сортировке рыбу выкладывают в проволочные ящики — рэки, в два ряда по 7–8 рыбок в ряду. Первый рэк ставится на рамку с колёсиками, а затем выставляется стопка из 12 рэков, которую нужно на рохле отвезти к холодильной камере, где бригада холодильшиков–словаков, во главе с хорошим парнем Атиллой.
Камеры быстрой заморозки морозят рыбу в лёд за час, после этого рыба переходит в парафию другой бригады, под руководством старого коста–риканца, не помню, как его зовут.
Его бригада, в которой я тоже имел неудовольствие поработать, занимается отдиранием примёрзшей рыбы от рэков, промывкой и складированием в коробки.
Снимается верхний рэк, ставится на специальный стол, потом на счёт раз–да рэк нужно приподнять и со всей силы стукнуть об этот самый стол, чтобы рыба по возможности отмёрзла от проволоки.
Затем ящик окунается в чан с тёплой водой, после чего рыба вываливается в контейнер, который переносят к промывочному конвейеру, где рыба катается на водных горка, а следящие за конвейером люди разнимают слипшиеся тушки.
В конце конвейера стоит человек поставляющий готовые коробки с чёрным полиэтиленовым пакетом внутри на весы и сгребающий в них рыбу, пока на весах не появится вес примерно равный 51 фунту. Затем ребята–упаковщики забирают коробку на перетяжку пластиковыми лентами. Перетяжка производится достаточно шустро на допотопных станках, которые вечно ломались.
Затем коробки грузятся на автокар с неугомонным водителем Энди (отставным военным, и преподавателем физкультуры в школе) подвозятся на погрузку в рефрижераторы.
Больше всего в нашем цеху было молодёжи из Турции. На примерно 100 человек, работавших в цеху, приходилось порядка 60 турков и турчанок, около 10 украинцев и 15 поляков, трое словаков, а так же по парочке всяких других национальностей (китайцев, гаитян и проч.).
Ощутив численное большинство, турки поняли необходимость какой–нибудь организованности, поэтому они единственные оккупировали секцию упаковки (как самую лёгкую для мужского пола) и частично секцию изготовления коробок. Любые проблемы решались выбранным членом актива, который был готов объявить забастовку (грозящую громадными убытками заводу, работающему сезонно) по любому поводу. Таким образом, он выбил предоставление защитных очков для ребят, работавших на разделке мороженой рыбы, т.к. одному из них куском льда повредило глаз. В общем, на заводе появился профсоюз, чисто турецкий. Но надо отдать должное, никаких проблем турки не создавали и оказались в общении отличными ребятами, как и словаки.
А вот среди поляков нормальным оказался только один парень Кароль. Остальные были жутко придирчивы к любой работе, делали всё напоказ, хотя сами филонили не хуже нашего. Плюс ко всему, у них был козырь в виде бригадирши–полячки, Агнежки Вох, которая кроме всего в открытую жила с директором завода Брайаном.
Во время работы удавалось иногда переброситься парой слов, но бригадиры старались пресекать открытую болтовню со стороны рабочих, указывая на падение темпов работы. Но мы мало на это обращали внимание.
Так, например, стоя в паре с Каролем, мы, разговаривая на английском, выясняли какие в польском и русском языке одинаковые матюки, и как смотрит польская и украинская исторические науки на различные вопросы общей истории.
Но тогда она была рядом со мной, и была моим лучшим другом, с которым мы пережили очень многое. И я ей безмерно благодарен за этот трип, за поддержку, за то, что не ругалась, когда я ныл и всё такое. Было здорово.
Через пару дней на заводе начали ходить слухи, что компанию хотят продать каким–то японцам. И правда, не незамедлительно в наш цех прибыла делегация улыбчивых лысоватых японцев, постоянно щёлкавших своими фотокамерами. К тому моменту, в цеху поставили дополнительный конвейер и стали снимать людей с сортировки на совершенно новый для большинства процесс — разделку филе.
Суть заключалась в том, что рыбу пропускали через специальный комбайн, предварительно отрезав голову, который разделял тушку на два филе и выдирал позвоночник с костями. Таким образом, выходило два кусочка филе практически без костей. Наша задача была придать форму кусочку, отрезав плавники и остатки головы и жабр, с которыми не справился комбайн. Затем, филе пропускалось через специальный пресс, в котором шипастым валиком филе приминалось, и из–за чего оставшиеся косточки вылазили наружу. Сразу после пресса на конвейере стояли девочки в марлевых повязках с пинцетами и вынимали эти остатки костей. Готовые тушки складывались в ящик, после чего относились к вакуумному станку, где обслуживающий его человек раскладывал на рабочем столе филе так, чтобы потом запаять его между двумя листами пластика. Готовый продукт складывался в коробки и увозился в неизвестном направлении.
В конце первой недели мы начали ощущать перебои с поставками рыбы. Хотя лицензия на отлов ещё не закончилась, но падение объёмов начало очень ощущаться. Когда мне первый раз сказали, чтобы я шёл обратно в барак, потому как сегодня для меня нет работы, я понял, что надвигается жопа. У меня был с собой ноутбук, и, вместо того, чтобы пойти спать, я отправился в брейк–рум, чтобы посидеть в интернете, пообщаться с друзьями–родными.
Через пару часов она зашла ко мне в брейк–рум бледная и измученная. Сразу видно было, что ей очень не хорошо. Я уговорил её пойти отпроситься. Что она и сделала. Уже упоминавшаяся бригадирша–полячка Агнежка, без явных проблем разрешила ей идти. Дело в том, что anna_molly отлично знает польский, и всё общение у них происходило достаточно легко. Сняв робу, она стала собираться уходить, я начал зачехлять ноут, как вдруг её поймал директор завода Брайан (вы помните, они с Агнежкой являли собой образец американо–польской дружбы). Так вот, директор Брайан очень удивился, что работница собирается уходить посреди смены, когда есть полно работы, ещё больше удивился, узнав, что бригадирша её отпустила.
На очной ставке эта польская тварь сделала круглые глаза, и без зазрения совести сказала, что она никого не отпускала домой, разве что передохнуть на пару минут, выпить горячего чаю и с новыми силами приняться за работу. Анне такой расклад совсем не понравился, физическая усталость перевесила остальные факторы, и она, плюнув на всё, решила идти спать, попрощавшись с директором. Мы отошли на метров двести от завода (было часа три ночи, небо было чёрным–чёрным, и лишь на востоке краснела тонкая полоска приближающегося полярного рассвета), как директор Брайан кинулся к нам, с криками: – Anna! Wait!
Мы остановились, и он потребовал объяснений, дескать, это она уходит со смены или с работы вообще. Анна сказала, что очень устала и просто хочет уйти выспаться, и она не планирует увольняться. На что директор ей сказал, что он тут главный, и он решает, кому и когда работать, и что если она уходит со смены, то он в праве вышвырнуть её вон. Тут я, собрав яйца в кулак, сказал, что какого чёрта человека, которому плохо заставляют работать, а я, здоровый лось, приехавший тут пахать, сижу без работы. В общем, стал давить на справедливость. Польская гадина стояла тут и делала ужасные гримасы, призывавшие меня не вмешиваться.
В ответ на мою сентенцию Брайан разлился в нравоучениях о том, что не всегда пары бывают вместе, и ради работы нужно расставаться и всё такое.
Директор провёл меня в дальний угол цеха, куда я редко раньше ходил, и указал на огромную решётку в полу, под которой булькала отвратительная жижа.
По полу всего цеха была проложена сточная канализация в виде зарешеченных канавок, в которые попадали кости, кишки, чешуя, лёд и вода от уборки. Ко всему этому примешивалась грязь, которую мы месили ногами. И весь этот замечательный коктейль попадал под ту зарешеченную яму, в глубине которой работала помпа, выкачивающая всё это по трубам обратно в реку.
Брайан сказал, что кишки и остатки от рыб видать забили помпу, потому как жижа перестала убывать. Выдав мне лопату, ведро и контейнер для слива всего этого дерьма он удалился. А я остался стоять, понимая, что мне сейчас в первый раз придётся поработать ассенизатором.
Включив плеер громче, я закатал рукава и, дыша только ртом, принялся за работу. Сточная яма была размером примерно 2 на 4 метра и ещё метра 2,5 глубиной. Посредине урчала надрывающаяся помпа. Я убрал одну из решёток, сел на соседнюю, и, свесив ноги, принялся вычерпывать ведром и лопатой рыбьи останки. Работавшие рядом на конвейере турки смотрели на меня как на пленного раба, одновременно с сожалением и отвращением. Вонь стояла несусветная. Чтобы подбодриться себя, я начал во всё горло подпевать плееру, к вящей радости всё тех же турков.
В итоге через пару часов такой работы, я наполнил практически до половины огромный контейнер жуткими помоями, расчистив помпу, которая начала нормально работать.
Уставший как краб на галерах, я поплёлся домой, окрылённый своим упорством. Я уже предвкушал, как завтра я захожу в цех, как Айвенго, лишённый наследства (работы), и требую её назад, и бригадиры наперебой предлагают работу на их участке.
Меня не выбрали. Я поплёлся в администрацию, где спросил у Брайана, что же это за херня, где моя работа. На что он мне начал вещать о трудных временах, и о том, что это бригадиры выбирают, когда назначить на работу, и о том, что грядут сокращения. Я выпросил себе работу в Мокром цеху, где отработал со старыми мексиканцами одну смену по очистке рыбного филе и помывке цеха.
После чего, местный бригадир Кемерон (мужского полу), извиняясь, сообщил, что на сегодня работы нет, и предложил мне пару сухих носков, что было как нельзя кстати.
Злой я поплёлся на обед, где меня встретила Аня, которой я и поведал о своей беде. Работы для меня не было, и я уже был не один такой. Мы договорились назначить совет после её смены. Когда обед закончился, я ещё не хотел идти спать, привыкший бодрствовать по 15–16 часов в сутки. Я прогулялся по окрестностям, поперекидывался каким–то мексиканцем сдутым мячиком для американского футбола, который нашёл неподалёку.
По дороге в барак я встретил своего соседа–турка, который очень доверительно попросил меня не приходить ночевать, если у меня появится такая возможность, потому как у него будет «особый гость». Я из солидарности согласился, хотя я не понимал, откуда у него есть силы ещё и на секс.
Аня вернулась со смены и мы, посоветовавшись с администратором завода и водителем Энди, решили пойти к директору увольняться, дабы уехать не с основной волной сокращённых работников, а хотя бы на пару дней раньше. И, по возможности, найти работу. Брайан принял наше увольнение совершенно спокойно, быстро потеряв к нам интерес.
У нас впереди была ночь, которую мне нужно было где–то провести. Мы набрались смелости, и зашли в местный рыбацкий бар, который не продавал алкоголь лицам до 21 года (мне было 20, а Ане — 19). Заказав колу, которую нам налили из пистолета, как на заправке, в стакан полный колотого льда. Мы быстро выпили свои напитки и ретировались.
В связи с тем, что уволить меня два раз нельзя было, я отправился спать с Аней на женский этаж, где провёл короткую ночь на втором этаже двухэтажной кровати, под самым скатом крыши. Ветер завывал всю ночь, гремя жестяным шифером.
На следующее утро мы проснулись вольными людьми. Позавтракав в столовой, мы отправились в администрацию забирать наши документы и решать вопрос с отъездом. Мы сдали выданные нам при заезде подушечки и одеяла, получили чеки и распечатанные электронные билеты на самолёт в Анкоридж. Единственной проблемой было то, что нас поставили в лист ожидания на сегодня, а билет куплен на дату через две недели. Жильё нам уже никто не собирался предоставлять.
Накрапывал дождик, и здание аэропорта было такой же унылой халабудой. Однако внутри было полно народу (работяг, едущих на большую землю, и редких туристов), за стойками стояли работники авиакомпании PenAir (Peninsula Airways). Мы подошли на регистрацию, где милая полная девушка–эскимоска подтвердила наши опасения о том, что мы можем не улететь сегодня отсюда. Всё осложнялось тем, что аэропорт закрывался в 10 вечера.
Мои попытки найти какой–то ночлег не увенчались успехом. Кинг–Сэлмон был редкой дырой. И хотя тут были мотели, но они были битком набиты. Дело дрянь, подумал я, по дороге в магазинчик, где я купил зефира, воды и шоколадок нам на обед.
В томительном ожидании мы провели весь день. Начав отчаиваться, мы попеременно подходили к своей эскимоске, и она виновато качала головой: никто не отказывался от рейса.
Лишь к половине 10 вечера она сказала, что есть такой вариант, что освободится одно место, и кому–то из нас придётся лететь одному, а кому–то оставаться. Возникшая дилемма не давала покоя. Каждый из вариантов не казался нам правильным, поэтому мы обнявшись как коты, решили ждать.
Если у эскимосов есть ангелы, то они выглядят как наша девушка, работница авиакомпании. Она несколько минут убеждала какого–то рэд–нэка пустить нас вперёд себя и предложила ему место на следующем самолёте. Сияя, она принесла нам посадочные талоны. Мы улетали в Анкоридж.
Перелёт был быстрым, и уже в 11 вечера мы сидели в аэропорту Анкориджа, думая как бы нам поступить. В первую очередь, мы написали родителям о наших злоключениях. Я сел пробивать билеты на завтра, чтобы улететь из Анкориджа куда–нибудь, где, как нам казалось, была нормальная работа. После рыбзавода мыть окна или работать грузчиком лично для меня было плёвой работой.
Пару минут я шеристил сайт orbitz.com, в поисках рейсов на Сиэтл или Нью–Йорк, как вдруг я увидел рейс, улетающий через 15 минут с двумя оставшимися билетами по самой вменяемой цене из ближайших (около 350 долларов за перелёт Анкоридж — Финикс (Аризона) — Нью–Йорк).
Мы побежали на стойку авиакомпании United Airlines, где вытрусили всю наличку, что была у нас с собой. Не хватало ещё 300 долларов, я побежал к банкомату, чтобы снять ещё. Эта чёртова машина выдавала за раз не больше 200 долларов, так что пришлось делать две транзакции. И это всё за 10 минут до вылета. Выхватив билеты у кассира, мы побежали в сторону нашего гейта, галопом пролетев через досмотр безопасности. Запихивая ремень на ходу обратно в штаны, с полуодетыми кедами мы добежали до нашего гейта, где посадка даже не думала начинаться. Вздохнув с облегчением, мы уселись на полу приводить себя в порядок, нормально зашнуровывать кеды и восстанавливать дыхание.
В самолёте мы сидели рядом с милой старушкой, которая назвалась мэром одного из городков в Нью–Мексико. Мы жаловались ей на еду на Аляске, на что она рассказывала о том, какие замечательные продукты и кухня на Юге США.
Проснулись мы уже на подлёте к Финиксу. Из–за задержки с вылетом мы едва успевали на стыковку, а это значит опять беготня с чемоданами через весь аэропорт.
мы сдали багаж в камеру хранения и уселись в фуд–корте (площадке заставленной столами и стульями, за которыми могли сидеть посетители близлежащих фаст–фудов) искать хостел по интернету.
Путём разведки местности были найдены замечательные парапеты, их которых вертикально вверх дул тёплый воздух.
Спать было неудобно, жёстко и холодно. Особенно раздражали игровые автоматы, на которых постоянно зависали малолетние шалопаи.
У нас были записаны несколько адресов хостелов на Манхеттене. Мы приехали на метро (мжвячне кондиционироване) на площадь Columbus Circle и начали тихо охреневать.
Раньше для меня парк ассоциировался с чем–то средним между сквером и лесом, а этот экземпляр садово–паркового искусства просто взрывал мозг.
Бросать мусор мимо урны не хотелось совершенно, а вот кормить живность очень хотелось, но запрещалось.
Мы вышли из парка на Западную авеню Центрального парка, которая окаймляет парк как ни странно с западной стороны и двинулись искать свой хостел.
Между 74–й и 75–й улицами расположилось роскошное двухбашенное здание San Remo, среди обитателей которого немало знаменитостей.
Чтобы не превращать свой рассказ в Google Earth я выложу несколько фотографий того, что попадалось нам по дороге.
Случайно заехав на метро в Гарлем, мы не решились фотографировать там. Было очень стрёмно, т.к. даже копы были чёрными.
А в течение последующих двух недель мы бродили по Манхеттену в поисках достопримечательностей, параллельно заходя в музеи и магазины. Ездили на экскурсии в Бостон и Вашингтон, с русскоязычной группой от хитрожопого тур–агенства с Брайтон–Бич.
За пару дней до отъезда мы приобрели гитары своей мечты, и вернулись домой полные впечатлений и желания попасть ещё хотя бы раз в этот замечательный город.