Хотя экспозиция Тициана доехала до Москвы в усеченном виде, она стала одной из главных выставок 2013 года
Восторженная поклонница Тициана в зале ГМИИ. Фото автора
Только что в Scuderie del Quirinale в Риме прошла большая выставка: даже 40 работ из разных европейских собраний для классика XVI века – много. Эхом до Москвы докатились 11 работ из 10 итальянских собраний – картины из Уффици, неаполитанского музея Каподимонте, галереи Боргезе в Риме, флорентийской Палатинской галереи в палаццо Питти, бергамской, римской и миланской пинакотек и из мантуанского Городского музея Палаццо Те. Кроме того, монументальные алтарные образы из церквей Венеции и Анконы, которые, несмотря на почтенный возраст, впервые покинули отчизну. Приехали вместе с куратором римского показа Джованни Вилла. По традиции накануне вернисажа одну картину показали в итальянском посольстве – почти в домашнюю обстановку особнякаБерга попала рыжеволосая «Флора». Это логично еще и потому, что выставка предваряет Год туризма Италия–Россия, который стартует осенью. Составить представление об эволюции прожившего почти 90 лет Тициана по 11 полотнам сложно. Но «генеральная линия», как лассо, охватившая религиозные, мифологические сцены и портреты, видна. Венецианская живописная школа с Джованни Беллини и Джорджоне (у которых Тициан ходил в учениках), Веронезе, Тинторетто – это прежде всего история про колорит. Вот и тициановская история идет от раннего цвета, который еще «раскрашивает» почти скульптурные в своей материальности фигуры – к цвету позднему, который вообще уже ни от чего не зависит. Под конец жизни (художник прожил бы еще, не попади он под руку напавшей на Венецию чуме) у Тициана то ли цвет излучает свет, то ли свет наливается цветом – словом, все превращается в светоносную материю, да и не всегда скажешь, материю ли. В приглушенном, не хуже церковного, свете залов, что выкрашены в теплый, как впитавшая солнце черепица веницейских домов, колор завершают показ два огромных поздних алтарных образа, две крайние точки – Благовещение и Распятие (это они впервые выехали из Италии). В первом, предвещая уже барочное бурное переживание религиозных страстей, голубь – Святой дух на манер истребителя «пикирует» сквозь поток света через хор пухлых путти к Марии (решение непривычное для прежней иконографии столь камерной сцены). Сам живописец, по свидетельству Вазари, работой остался не слишком доволен, но неудачу тоже важно увидеть. А в Распятии свет и цвет обращаются в тягостное молчаливое мерцание, но и тут играют главные роли. Вначале все было не так. Тициан просто рассказывал. А цвет, как глина, просто лепил форму, к примеру, в Крещении, где за событием наблюдал примостившийся сбоку заказчик (возможно, традицию такого ввода донаторов итальянцы позаимствовали из нидерландской живописи XV века). Тициан счастливо объединил сонм состоятельных покровителей (среди его заказчиков – папы и герцоги, семьи делла Ровере, д’Эсте и Гонзага, император Карл V и его отпрыск Филипп II) с умением быть разным, с отсутствием штампов, чего не избежал, например, Рафаэль. И если в тициановой «Венере, завязывающей глаза Амуру»разыгрывается эдакая галантная сценка с антиподами Сладострастием и Целомудрием, с Амуром (которого повязка делает слепым) и ответственным за взаимную любовь Антэросом, то в портретах при отказе от динамики и сохранении лишь немногих статусных атрибутов появляется психологизм. То ли священнослужитель Томмазо Мости, то ли (что вероятнее) аристократ Винченцо Мости вопреки молодости излучает (почти буквально – лицо в центре внимания на темном холсте, как и в его «Портрете неизвестного с серыми глазами», который привозили в ГМИИ в 2009-м) если не печаль, то крайнее сосредоточение мысли. Портреты Тициана пользовались невероятным спросом. Вазари высказался как-то, что «не было такого именитого человека, властителя или знатной дамы, которые не были бы изображены Тицианом». И он мог писать иначе. Его La Bella, которую, несмотря на хрестоматийность, не хочется уравнивать переводом с прочими красавицами, – возлюбленная или обобщенное олицетворение красоты с характерными для тициановских героинь светлыми глазами и рыжеватыми кудрями (интересно, не отсюда ли романтическим порывом донесло выбившуюся из прически на плечо прядь до нашего XVIII века?). Она с серьезным лицом, зардевшимся румянцем да в сочетании с декольте – и правда хороша. Так что трудно решить, любоваться ею или ее нарядом, похоже, ставшим для Тициана отдельным сюжетом, маршрутом, который бессильны повторить репродукции. Потому что по темно-фиолетовому, почти коричневому бархату струятся золотые нити, тут же бусины присборивают белоснежную сорочку. Притом само платье синее, и синий клонится в разные оттенки, пока на нем цветут цветы. Все это «нашагала» кисть, которая в то же время сделала прозрачные лессировки кожи… Второй раз в Пушкинском Италия соперничает с Великобританией. В 2011-м на месте Тициана был Караваджо, а вместо прерафаэлитов – Уильям Блейк. И сейчас (с поправкой на имена) снова ловишь себя на мысли, что, может, десяток «тицианов» стоит всей спешившейся здесь английской гвардии. У ГМИИ, кстати, несколько лет назад отыскался свой Тициан. Долгое время портрет кардинала Антониотто Паллавичини приписывали Себастьяно дель Пьомбо, а потом признали тициановским.
