Несколько месяцев тому назад, накануне 75-летия «Союзмультфильма», аниматоры направили письмо в адрес президента РФ Дмитрия Медведева и премьер-министра страны Владимира Путина о бедственном положении уникальной студии. В числе авторов письма – Леонид Аронович ШВАРЦМАН. С мэтром отечественной мультипликации встретилась Татьяна СЕМАШКО.
– Леонид Аронович, после известных событий – письма аниматоров к правительству страны, их встречи с Путиным прошло несколько месяцев. Что произошло за это время на студии? Какова конкретная реакция властей?
– Произошло важное событие: назначен новый директор «Союзмультфильма», профессиональный аниматор, режиссер, художник и продюсер Николай Людвигович Маковский. Мне импонирует, что одной из своих первоочередных задач он считает создание коллектива и воссоздание творческой атмосферы студии.
– Некоторые известные аниматоры считают, что «Союзмультфильм» восстанавливать не нужно: сегодня большая студия не выдерживает конкуренции с маленькими, мобильными. В чем вы видите преимущество большой студии?
– «Союзмультфильм» – это было не только здание, в котором делаются фильмы. Это был огромный коллектив, который воспитывал, формировал и режиссеров, и художников, и мультипликаторов, и сценаристов, и композиторов. Общение творческих людей – это заточка таланта, как оселок и коса. Именно в общении я вижу преимущество большой студии, где фильмы делают разные группы, с разными режиссерами, характерами, в разных художественных направлениях и стилистике. На маленьких студиях – маленькие коллективы, зачастую всего одна киногруппа. А у нас их было 15, а то и больше. Так создавалась творческая атмосфера, которая формировала художников. Поэтому я считаю, что если удастся восстановить студию, которая в какой-то степени будет похожа на ту, что в этом году должна была справлять свое 75-летие, то это будет большое дело.
– Может быть, развал «Союзмультфильма» начался из-за конфликта с компанией Олега Видова, которой он отдал права на прокат коллекции?
– Думаю, что дело не в этом, а в том, что в последующие годы почти прекратилось государственное финансирование. Не на что было делать фильмы. Видов же заключил договор со студией на дубляж и прокат нашей коллекции фильмов за рубежом и вначале даже какие-то дивиденды присылал, но вскоре все прекратилось.
Наверное, это была попытка «Союзмультфильма» жить за счет собственных доходов. Хотя, с моей точки зрения, анимационная студия не может быть самоокупаема. Возможно, если показывать старые фильмы по телевидению, что делает в последнее время «Госфильмофонд», то определенный доход будет. Но анимационное кино почти не пробивается на телевидение. Когда-то были кинотеатры: «Баррикады», «Орленок», зал в России – считанные места, где на утренних и дневных сеансах показывали анимацию для детей, но эти деньги, безусловно, несоизмеримы с расходами на ее производство. Поэтому во всех цивилизованных странах государство помогает развитию такого рода искусства. Сейчас же что получается? Основная задача режиссера и продюсера не столько работать над фильмом, сколько доставать деньги. Считаю, что это ненормально, как и многое другое в нашей жизни. Кино – это лишь маленькая частица жизни страны. Но это все экономика и политика – тут я не очень компетентен.
– Леонид Аронович, тогда расскажите лучше о своей жизни. Как вы стали аниматором? С чего все начиналось?
– До войны я учился в Ленинграде, в школе при Академии художеств. А когда война началась, оказался на Кировском заводе токарем, потом на оборонных работах под Ленинградом, потом эвакуировался с заводом в Челябинск. Там была самая страшная зима 1941/42 года. Думаю, что я все перенес и выжил потому, что был очень молод. Вокруг меня умирали старшие товарищи, сменщики. Голод был по всей стране. В Питере я потерял мать. Чудом выжила моя сестра, умерли ее маленький четырехлетний ребенок, муж.
В Челябинске, когда узнали, что я художник, мне поручили заниматься наглядной агитацией. Так дожил до Победы. Естественно, после войны хотел поступать в Ленинграде в Академию художеств – это была моя заветная мечта. Но брат, который служил в ПВО в Москве, написал мне: приезжай, здесь я, будешь поступать во ВГИК на художественный факультет.
В августе 45-го я приехал в Москву сдавать экзамены на художественный факультет ВГИКа. Передо мной был выбор: стать художником по декорациям (специализации художника по костюмам еще не существовало) или идти в анимацию. Я всю жизнь любил книжную графику и решил, что анимация к ней ближе.
– Он был как сказка. Как большой родной дом. В то время там работали свыше 500 человек. Множество съемочных групп. Уже в 50–60-е годы студия выпускала в год 40 фильмов. В том числе и большие – такие как «Снежная королева» и «Аленький цветочек», а в основном маленькие в одну-две части. Но, возвращаясь к студии, – это был огромный коллектив, со своим укладом, с очень веселыми людьми. Увлечены работой были все: и ведущие творцы, и самые рядовые сотрудники. Ведь это необыкновенно интересно, когда на твоих глазах возникает картина. Я всегда вспоминаю и наши веселые вечера, и костюмированные карнавалы, и балы, и остроумные розыгрыши.
– О них можно рассказывать бесконечно! Например, один мультипликатор (не буду раскрывать имя – это человек очень известный) был очень рассеянным, погруженным в творчество и не очень аккуратным. Мы тогда все носили галоши, и они у него всегда были грязные. Он вешал пальто у себя в комнате, ставил под ним галоши и садился за работу. Потом соответственно одевал все это и уходил домой. И вот однажды кто-то придумал: а давайте помоем ему галоши! Сказано – сделано. Коллега свои галоши в помытом виде не узнал. Долго искал, а потом так и ушел домой без галош. Но это очень простой розыгрыш. А были сложные, многоходовые… Мастера наши были люди с юмором.
Что говорить, тогда в послевоенные и 50–60-е годы мы жили довольно стесненно. Ни у кого не было отдельных квартир – только комнаты в коммуналках. И, естественно, уходили в студию в девять утра и возвращались в двенадцать ночи, чтобы поменьше быть дома. А там весело, там и шахматы, и выпивка, и всевозможные романы. Моя жена, Татьяна Владимировна Домбровская, тоже работала на студии (она была фазовщицей – рисовала движения персонажей, а потом стала ассистентом режиссера), мы с ней там познакомились и поженились. И это не единичный случай. Так что жизнь на «Союзмультфильме» била ключом.
– Леонид Аронович, а как вы для себя все это объясняете? Все вокруг так непросто, так бедно, а жизнь счастливая?
– А как иначе? Собрался огромный коллектив, сотни по-настоящему талантливых людей, столько юмора, шуток, веселья! И это понятно. Моя жена всегда говорила: везет тебе – занимаешься своим любимым делом, рисуешь, а тебе еще за это и деньги платят! Так ощущали себя все. Мы чувствовали себя уверенно: киностудия наша была ведущей – к нам приезжали учиться из Грузии, Украины, Белоруссии, даже из Болгарии и Чехословакии. Ведь и на самом деле мы делали очень хорошие фильмы, которые живут до сих пор. Когда их показывают по телевизору, то и дети, и взрослые смотрят их с большим удовольствием, чем современные.
– У нас в Художественном совете собирались самые опытные, талантливые и уважаемые люди студии. В подготовительный период работы над картиной мы занимались созданием персонажей, эскизов декораций и режиссерским сценарием – все сдавали Художественному совету. Художественный совет по возможности находил наиболее интересные моменты в том или ином проекте и помогал их развивать. Потом принимал готовый фильм. Так что у меня самые добрые слова по отношению к моим товарищам, членам Худсовета. Он был необходимым моментом работы нашей студии. И роль цензора не выполнял. Нужно сказать, что поскольку мы делали не большое кино, а кино для маленьких, то к нам и отношение было более мягкое. Во всяком случае, больших политических моментов мы не затрагивали, поэтому цензуры практически не было. Я знаю только один очень старый фильм, сделанный сразу после войны. Был тогда такой план Маршалла, который предусматривал сбыт товаров и продуктов странам Европы. Один из наших режиссеров сделал об этом фильм, где Маршалл был удавом, а Европа – кроликом. То есть это был фильм о большой политике того времени. Его так и не выпустили. Это, наверное, единственный случай, когда анимационный фильм не был показан на экране. Той цензуры, которой подвергалось большое кино, у нас не было.
– Это было примерно в начале 70-х годов. Случайно, в гостях, режиссер Роман Качанов увидел книжку Эдуарда Успенского «Крокодил Гена и его друзья», которая тогда только что вышла. Он предложил мне делать фильм по этой книжке и вместе с Эдуардом Успенским написал первый сценарий «Крокодил Гена». Потом они написали сценарии «Чебурашка» и «Шапокляк». Я читал сценарий и создавал эскизы персонажей так, как они мне представлялись. Над образом Чебурашки работал очень долго, много переделывал, пробовал, показывал Качанову, мы с ним обсуждали, часто спорили, и, в конце концов, получился персонаж, который сейчас так полюбился многим зрителям. Я помню наизусть, какое описание было у Успенского в сценарии: «Когда я был маленьким, родители мне подарили бракованную игрушку: непонятный зверек, непонятно на кого похожий – не то на зайца, не то на медвежонка с большими желтыми глазами, как у филина, и с маленьким хвостиком, как у медвежонка». Вот, собственно, и все. Большие уши даже не упоминались. Я сразу не стал рисовать желтые глаза, как у филина. У меня получились большие черные глаза, как у маленького ребенка. Уши вначале на голове были сверху, потом стали сползать и увеличиваться в размере, пока не приняли тот облик, который мы сейчас знаем. Вначале у него были небольшие ножки. Когда приступили к съемкам, мультипликаторы стали говорить, что им не совсем удобно, и я убрал ноги, оставил только ступни, потом убрал хвостик, и Чебурашка стал напоминать просто человеческого детеныша.
Что же касается Крокодила Гены и Шапокляк, то в сценарии есть такие слова: «Крокодил работал в зоопарке крокодилом. А когда кончался рабочий день и звенел звонок, он надевал шляпу, пиджак, брал трубку и уходил домой». Здесь я увидел задатки джентльмена и сразу стал рисовать респектабельного джентльмена. А шапокляк – это складной цилиндр, который появился где-то в середине XIX века и удобен тем, что складывается: в средине была кнопочка, нажимаешь на нее – и цилиндр складывается, потом опять нажимаешь на кнопочку, цилиндр выстреливает. Само слово меня сразу перенесло в XIX век, поэтому весь образ я стал сочинять в модах начала–середины XIX века. Жабо, темное платье, складная шляпа на голове, седой пучок, поскольку она называлась Старуха Шапокляк, а чтобы придать ей характер зловредности, вытянул нос, который она сует, куда надо и не надо, и приделал ехидные глазки. И под мышку дал ей ридикюль, куда в дореволюционные времена дамы клали лорнет, носовой платок, косметику – типичная принадлежность костюма XIX века. А у нее была крыска Лариска, которую она носила в этом ридикюле. Я таких старушек еще встречал в своем детстве.
– Мои персонажи обычно напоминают знакомый человеческий характер. В этом мой подход к их созданию. В фильме «Варежка» я нарисовал судью-боксера, который напоминает Романа Качанова. И все это заметили. А мама девочки – безалаберная особа, которая без конца курит, читает книжки и которой некогда заниматься ни своими делами, ни своей девочкой, напоминает не только внешне, но и по характеру одну нашу художницу. Когда я вижу, что персонаж начинает напоминать кого-то из знакомых, я специально подтягиваю сходство, делаю в какой-то степени шарж на этого человека. Так, в одной из серий про обезьянок, которая называется «Обезьянки и грабители», – два грабителя. Один огромный – шарж на актера Смирнова (помните, «надо, Федя, надо»), а второй – маленький, шарж на себя с бородкой и длинным носом. Мне кажется это забавным, интересным и более выразительным.
– Ваш Чебурашка популярен во всем мире. Но особенно его полюбили японцы и теперь сами снимают сериал о его приключениях. Насколько это целесообразно с творческой точки зрения?
– В Японии очень трепетно относятся к творчеству Романа Качанова, досконально его изучают. Режиссер сериала Макото Накамура, с которым я встречался, пытается воссоздать дух его картин. Готовы две серии – «Чебурашка и цирк» и «Советы Шапокляк», которые я видел, где присутствуют основные персонажи: Крокодил Гена, Чебурашка, Шапокляк. Они остаются такими, какими были у нас, но появилось много новых действующих лиц. С моей точки зрения, это сделано достойно и не профанирует наши фильмы. Поскольку до Японии я уже добраться не могу, там присутствуют российские режиссеры и художники, с которыми они работают. Насколько мне известно, в этом проекте принимал участие режиссер, художник и продюсер Михаил Алдашин.
Весной у меня была большая выставка на Солянке: «Шварцман, который нарисовал Чебурашку». Японские аниматоры специально приезжали, смотрели выставку, мои фильмы, мы общались.
– То, что я вижу по телевизору, мне не интересно и не близко, поэтому отношение скорее негативное. Вижу утрату душевности, человечности, тепла, что, впрочем, происходит во всей нашей жизни. Правда, современная мультипликация берет иногда другим – интересным замыслом, а вот воплощение и характеры мне не интересны. Мультипликации доброй, которая воспитывает настоящего хорошего человека с самого маленького возраста, сегодня очень мало. С кем бы вы ни говорили по этому поводу, вам все скажут, что ультрасовременная мультипликация, которую показывают по телевидению, в массе своей уродует души.
Но если считать по лучшим результатам, то они в современной отечественной мультипликации меня не разочаровывают. Из того, что мне кажется интересным сегодня – серия «Гора самоцветов», сказки народов России, которая делается на студии «Пилот». Там есть замечательный фильм «Жихарка», созданный в лучших традициях нашей детской мультипликации. Нравится мне и серия «Колыбельные мира». Созданы забавнейшие персонажи, придуманы очень смешные истории. И главное – есть юмор. А для меня юмор, не только в анимации (хотя в анимации прежде всего) – основа основ. Там, где присутствует юмор, там все будет хорошо.
– Я вообще считаю, что юмор – самое прекрасное качество в человеке. Это можно сказать и о писателях, и о художниках, и о зрителях. Тот, у кого есть чувство юмора, будет получать от жизни гораздо больше удовольствия, чем человек, у которого это чувство отсутствует. На одном из обсуждений фильмов я как-то сказал: одни говорят, что красота спасет мир, другие, что любовь спасет мир, но мне представляется, что мир спасет юмор. Я, конечно, пошутил, но, во всяком случае, для меня это очень важно.