Вейко Оунпуу (Ыунпуу) — классический и редкий сейчас пример простой человеческой удачи. Молодой режиссёр, в прямом смысле слова «из деревни», совершенно случайно в одночасье прославившийся на всю Европу своим нашумевшим фильмом «Осенний бал».
Мало того, что за этот фильм он получил главную награду «Оризонти» венецианского кинофестиваля, так ещё и вошёл в его жюри на следующий год.
— Как вы себя ощущали в жюри Венецианского фестиваля в прошлом году, после того, как в 2007 вы взяли главный приз премии «Горизонты»?
— Я даже не знаю. Мне сложно объяснить это по-русски ( переходит на английский ). Победителем я чувствовал себя в прошлом году. Что же касается судейства….
В прошлом году я смотрел мало фильмов, как-то не до этого было. А в этом году просмотр фильмов стал обязанностью. Как будто я приехал на работу. Мне нужно смотреть фильмы и высказывать своё мнение, а обязанность уже не может быть удовольствием. Пропало ощущение праздника….
— Да, в определённой степени. Я думаю, что Восточная Европа воспринимает себя иначе, чем Западная. Конечно, это во многом завязано на уровне жизни и на ожиданиях.
В Венеции мы с приятелем прошлись по магазинам — мы ничего не можем себе позволить, здесь всё намного дороже, чем у нас. Но дело даже не в этом. Да просто посмотрите вокруг! Разве мы похожи на европейцев, а наши страны на Европу?
— Я просто парень из Эстонии. Я снял фильм, и мне дали приз в Венеции. И когда я первый раз приехал туда — Венеция, ну вы понимаете, что это такое. Это уже всё, больше ничего не надо. Но ещё сам фестиваль, и вот я получил награду. Я почти с ума сошёл от радости. Я так напился!
— Не знаю, я так этого не чувствовал. Просто я ведь в первую очередь — режиссёр, то есть, человек, который снимает кино. И я как раз начал было работу над новой картиной, как вдруг меня позвали в Венецию в жюри, и вместо того, чтобы заниматься съёмками, я вынужден был торчать здесь. То есть, — понимаете?
Жюри это, может быть, и круто, но, в первую очередь, это работа. Ты должен ходить на фильмы и смотреть и говорить что-то о них, даже если они тебе совсем не нравятся, — просто работа. Так что, никакого энтузиазма я по этому поводу не испытываю.
— А, как мой русский — с небольшим эстонским? Кстати, вы знаете, актёр из моего фильма, Ройн Толк пробовался к Бекмамбетову, к сожалению не помню, на какую именно роль… Может быть, и на главную.
— Скажите, какими параметрами вы руководствуетесь при оценке качества фильма? Что составляет «хороший» и качественный фильм?
— В первую очередь, наверно, я ценю оригинальность. Причём, я не имею в виду оригинальность сюжета. Вообще меня порядком утомили сюжеты и истории.
Нет никакой разницы, развернётся сюжет так или эдак; есть ограниченный набор сюжетных фабул, и все они успели наскучить. Важно только то, как историю рассказывают, как тебе преподносится тебе этот сюжет.
Важны персонажи, сами характеры — я люблю сложные глубокие и небанальные личности. Важен основной посыл фильма, — о чём он, зачем он. В общем, почти всё, что угодно, но только не сюжет, потому что сюжет — это всего лишь средство заставить людей платить за фильм.
Кстати, на этом венецианском фестивале я видел один действительно классный фильм — это «Меланхолия» Лава Диаса. Абсолютно статичный семичасовой фильм, с полным отсутствием сюжета, который чисто физически почти невозможно смотреть из-за его чудовищной затянутости, но вместе с тем — прекрасный фильм.
— Ваш «Осенний бал» характеризуют как слегка ироничный и поэтичный… Вы себя видите поэтом или иронизирующим эстетом?
— Я себя вижу простым эстонским парнем. Видеть себя поэтом, эстетом — это чересчур претенциозно. Но поэзию я люблю.
— Из русских? Наверное, Бродский. Но на самом деле — их много. В разное время называешь разных поэтов.
— Сложно сказать. Мне нравятся отдельные фильмы, а не режиссёры, нравятся какие-то прорывы, которые режиссёр совершил.
Ну, как с Антониони. Мне очень нравится его экзистенциальная трилогия — «Приключение — Ночь — Затмение». Ещё мне нравятся ранние фильмы Бунюэля, половина фильмов Фассбиндера. Я ещё мне на самом деле нравится Тарковский.
— Есть разные вещи. Некоторые из этих работ интересны мне именно с точки зрения их роли в истории культуры. А некоторые нравятся мне просто так. Не знаю, я никогда не думал об этом.
— Скучная история. Мне были нужны деньги, и я стал снимать рекламу, чтобы заработать. А до этого я изучал живопись. А потом мы с друзьями просто решили снять фильм.
Фильм был хорошо принят на фестивалях, и тогда эстонский союз кинематографистов дал мне деньги на следующую картину. А следующая картина — «Осенний бал» — выиграла приз в Венеции.
— Было важно, с той точки зрения, что признанному на фестивалях режиссёру проще выжить в жестоких условиях кинобизнеса — тебе охотней дают деньги. Но с течением времени это становится всё менее и менее значимо для меня.
— А изменилось ли отношение эстонской публики после того, как фильм завоевал международное признание?
— Странно, но в Эстонии существует большое соперничество между культурой и спортом. Они оба финансируются одним министерством, при этом эстонские спортсмены более известны, чем эстонские культурные деятели.
Поэтому когда мой фильм завоевал победу в Венеции, это была победа эстонской культуры над эстонским спортом. Поэтому, конечно, это всё завязано на национальной гордости: — вот, мы получили золотую медаль в Венеции. Для эстонцев я что-то вроде атлета от культуры.
— В России русская публика долгое время не любила русские фильмы, предпочитая им голливудские новинки.
— А в Эстонии такого нет? Скорей, комплекс подражания. У нас слишком много снимают дешёвых блокбастеров, где сплошные перестрелки-кровь-любовь.
— К сожалению, таких много во всём мире. Люди смотрят то, что они хотят смотреть, и если они смотрят, то снимают фильмы, похожие на то, что они смотрят.
Но вы знаете, как сказал в интервью одной эстонской газете венгенский режиссёр Бэла Тарр: если брать общую продолжительность «жизни» фильма, то в результате одинаковое количество человек посмотрит и голливудский блокбастер, и фильм Бэлы Тарра, просто голливудский блокбастер они посмотрят в первый уикэнд (и соберут ему кассу), а к его картине будут снова и снова возвращаться в течение долгих лет.
С кассовыми фильмами та же история, что с фаст-фудом Ты быстро съедаешь свой биг-мак, быстро насыщаешься, получаешь своё убойное количество жиров и сахаров, потом снова ешь биг-мак.
Современный коммерческий кинематограф состоит из таких же биг-маков на скорую руку. Но есть и настоящее кино, как настоящая кухня. Может быть, прекрасные интеллектуальные фильмы рассчитаны на менее широкую аудиторию, но через сорок лет окажется, что их просмотрело такое же количество человек.
— Ну почему же… В прошлом году у вас прогремел, например, Балабанов с «Грузом 200» — или это для вас не интеллектуальное кино?
— Ну, это очень сложный вопрос. Как мы будем определять понятие «широкой публики»? И вообще публики?
В мире полно идиотов, это точно. А есть люди, которые ходят смотреть фильмы, вдохновляющие их на переосмысление жизни, и есть люди, которые готовы снимать эти фильмы для них.
Если вдруг первые в результате не видят снятых для них картин, то это уже проблема системы дистрибуции, при этом чисто экономическая проблема.
Я как автор фильмов просто не могу мыслить в этих категориях. Может быть, я идиот, а может быть, просто не специалист по маркетингу. Я буду снимать такие фильмы, которые нравятся мне самому, а не такие, которые будут пользоваться успехом фестиваля или хорошо продаваться.
То есть, если они будут получать хорошие отзывы на фестивалях, это здорово, и это поможет им хорошо продаваться, но для меня это всё больше отодвигается на второй план.
Я не могу изменить систему дистрибуции в мире. Я не могу разрушить монополию Голливуда. Но я и не пытаюсь. Я только надеюсь, что моё кино будет кому-то нужно.