Тут сразу впечатляет масштаб и размах. Не только потому, что фабричный зал«Оливье» большой, а в нем всего много и среди этого всего торчит триумфальная арка до потолка. Просто Хаим Сокол вываливает перед зрителем целый словарь левого искусства.
Грубые фактуры: ржавое железо, доски с гвоздями, тряпки, поддоны. Реди-мейды мигрантского быта символы труда и угнетения: матрацы, тачки, трубы, грабли и лопаты. Иконы революции и левой философии: по стенам развешаны простыни, на которых, как на плащанице, алеют лики Карла Либкнехта, Ленина, Вальтера Беньямина(а многие другие портреты тонко выгравированы на листах железа).
Наконец, получасовое видео, в котором история восстания Спартака разыграна мигрантами из Киргизии(под музыку Хачатуряна из балета«Спартак»). Оружием римлян служат вантузы, шлемами сварочные каски. Одеждой рабов оранжевая униформа московских муниципальных уборщиков, знаменами половые тряпки. Кульминационное сражение ведется в футбол «Спартак», надо думать, против армейцев ЦСКА.
В качестве ворот бутафорская триумфальная арка. Чтобы увидеть фильм в большом фабричном зале«Оливье», надо пройти сквозь такую же арку из листов железа. Внутри нее уютно обустроена каморка сторожа-мигранта.
И если вы скажете, что весь этот визуальный язык вам отлично знаком, то Хаим Сокол совершенно не возражает: да-да, это описание«времен новых римлян», сделанное именно что самым распространенным в современном(оно же левое) искусстве шрифтом ну как Times New Roman. Им набран текст, который вы читаете. Им набрана напоминает художник повседневность, в которой вы живете.
Хаим Сокол уже исследовал ее в проекте«Обмен», документируя опыт материального и культурного обмена с московскими мигрантами, когда предлагал им новые орудия труда и одежду вместо старых и брал у них уроки киргизского языка.(А заодно ставил эксперимент с собственной идентификацией, обнаруживая себя в непривычной роли представителя титульной нации: для киргизов Хаим Сокол был«русским», кто такой еврей, они просто не знали.)
Но «критика» все-таки не ключевое слово проекта«Спартак. Times New Roman». И даже
Мне кажется, важнее всего в этой работе измерение утопии. Вполне романтическая идея обретения свободы через игру и воображение. Вера в лозунги не столько 1917-го, сколько 1968-го. Но также память о том, что язык утопии включает на равных и язык Сергея Эйзенштейна(к которому отсылает видео про восставших мигрантов), и язык Андрея Платонова(визуализированный на выставке в реди-мейдах нищего быта). И напряжение между этими языками создает то пространство мысли и художественного высказывания, в котором критика парадоксальным образом может оказаться инструментом надежды.
Источник: