Свой среди чужих

С Дмитрием Вышемирским обозреватель «Калининградской правды» Ирина Моргулева встретилась в интерьере его новой выставки.

— Самые неожиданные, трогательные и яркие из них — как правило, с самыми обычными людьми. Однажды задержался у фасада одного из зданий. Там над дверью — лепнина: ангелочек с какими-то фруктами. А рядом – «живой» куст сирени. Дело было зимой. Решил дождаться теплых деньков, чтобы сирень расцвела — тогда все будет радостно и позитивно. Солнечным весенним утром вернулся на то место, начал снимать. Из подъезда выходит женщина, интересуется: что меня здесь зацепило? Объясняю. Собеседница удивленно оглядывает стену: «Ой, правда, — ангел! Я здесь живу сорок лет, а его и не видала». Вот ведь как бывает. Одна из задач художника в том и заключается, чтобы акцентировать внимание людей на каких-то порой незаметных для них, но таких интересных объектах, вещах, смыслах. Или вот еще вспомнилось. Приезжаю как-то пофотографировать в поселок Железнодорожный, и за мной стайка мальчишек увязалась. Часа полтора пацаны крутились вокруг меня. Уже засобирался домой, прощаюсь с ними – и тут один из этой компании говорит: «Дяденька, а откуда вы так хорошо русский язык знаете?» Они привыкли, что если к ним приезжает кто-то нормально одетый, с хорошей аппаратурой – так это обязательно иностранный турист…

— Совершенно для меня неожиданно. Не предполагал, что буду профессионально заниматься фото. Я из музыкальной среды, рос в артистической атмосфере. С самого раннего возраста разглядывал альбомы по искусству, мама возила меня в Москву, в Ленинград, в другие города по музеям. Но я «болел» литературой, сколько себя помню, писал стихи — рифмы и образы сами рвались на бумагу. И это было для меня чем-то совершенно естественным. Даже бросил институт и, отслужив в армии, умчался в Ленинград – учиться «на поэта». Чтобы получить «лимитную» прописку, устроился дворником и обосновался в общежитии Аничкового дворца – подметал Невский проспект, угол Фонтанки… Рядом было кафе «Сайгон». Там диссидентствующая богема собиралась. С работы я освобождался довольно рано и сразу шел туда – в «Сайгоне» проходили подпольные, «несанкционированные» творческие встречи, выставки, концерты. Неангажированное, настоящее искусство.

И вдруг стихи ушли… А я всё по привычке оставлял перед сном на столике рядом с постелью чистые листы бумаги, ручку – на случай вдохновения. А тут стал спать спокойно – одна ночь, вторая… месяц… Я пребывал в растерянности. На помощь пришел друг, который очень хорошо фотографировал. Он зарядил пленку в «Зенит», прикрутил камеру к штативу, сказал: «Иди, снимай!» Я вышел на Фонтанку. Друг проявил пленку, и я увидел дорожки от светящихся фонарей на замерзающей Неве… Меня это впечатлило. Решил продолжить.

— Это случилось в середине 80-х. В Ленинград в качестве члена жюри какой-то выставки приехал известный литовский фотограф Александрас Мицияускас. Я видел его работы в буклетах, читал о нем в журналах и был впечатлен его профессионализмом. Набравшись смелости, подошел к нему, представился, спросил, не найдет ли он время в Литве, чтобы посмотреть мои работы. Александрас дал добро. Надо сказать, что в то время Мицияускас возглавлял Каунасское отделение Литовского общества фотоискусства, оно гремело уже далеко за пределами СССР. Эта была наша Мекка фотографии, очень статусное место. Я год готовился к поездке, много фотографировал, сделал нечто, напоминающее дипломную работу. И приехал к мэтру в гости. Он смотрел мои фото, а я очень волновался. Думал, пусть хотя бы скажет, что я не совсем безнадежен… И тут слышу: «А давай сделаем твою выставку у нас в галерее». У меня был шок. Вы-ставка через месяц уже открылась.

— Она присутствует на этой выставке и, надеюсь, откроет мой новый альбом, если удастся найти средства на его издание…

Во время очередной поездки по Калининградской области я краем глаза увидел необычную компанию людей, расположившихся возле красной кирпичной стены. Интуитивно что-то меня в них зацепило. Чувствую: назревает интересная история. Жму на тормоза, возвращаюсь к ним. Люди уже расходятся. Прошу их остаться, они легко соглашаются… Трудно шла съемка – солнце периодически исчезало за облаками, появлялось вновь, дул сильный ветер, и напряжение с каждой минутой нарастало. В какой-то момент женщина, что в центре композиции, поднеся к глазам своим руки, начинает как-то бесовски смеяться. Делаю очередной кадр… Главный смысл этого сюжета осознал позже, когда проявил отснятый материал. Разглядываю фото. Простые люди разных национальностей и возрастов на фоне стены, как перед расстрелом. И при этом очень веселы. Они делают на ферме фарш, и потому одежда у них заляпана кровью и кусками мяса. Но самое удивительное — их спецодежда «повторяет» цвета российского флага… Еще я вспомнил этот жутковатый смех немолодой женщины. И в тот же миг у снимка появилось название: «Бесик». В одной фотографии сконцентрировалось то бесовское, что сейчас преобладает в нашей российской действительности.

— Никогда не гонялся за конкурсами, они меня раздражают. Потому что это – скорее спорт. К тому же в искусстве слишком много субъективного. Я сам много раз бывал членом жюри, хорошо знаю эту кухню. Там многое вызывает у меня протест. Как правило, по-настоящему талантливые, тонкие работы «не кричат». Они требуют очень серьезного профессионализма от тех, кто их оценивает. В этом смысле никто (в том числе и судьи) не защищен от ошибок. Поэтому с некоторых пор я запретил себе быть не только «конкурсантом», но и членом жюри.

— Собратья по цеху, как правило, довольно сдержанны. Но меня это вполне устраивает. Я стараюсь уходить от какой-то праздной, суетливой говорливости.

— Ваши персональные выставки проходят в Берлине, Мюнхене, Копенгагене, Каннах. А как же наши Москва, Санкт-Петербург?

— Единственное место, куда меня за много лет пригласили в Москве, – это маленькая галерея Союза фотохудожников, куда можно поместить от силы работ сорок. При том, что я обычно делаю выставки на площади от полутора до двух тысяч квадратных метров… Приходится постоянно сталкиваться с одной и той же глобальной для российской культуры проблемой – централизацией всех мыслимых культурных ресурсов в одном конкретно взятом месте. В этом смысле Москва невероятно, имперски высокомерна. Как правило, она не стремится искать нечто российское вне самой себя. Парадокс, но я чувствую себя востребованным российским художником именно за пределами России.