Страсти по Довлатову —

У кумиров переходного времени задачи  совсем другие,  нежели у  героев  великой  эпохи.  А  именно – не  оставить  нас наедине  с  собой  тогда,  когда  душа  пуста  и  будущего  нет.

В начале  сентября Интернет буквально  взорвался. Сначала  Дмитрий  Быков – далеко  не  в  первый  раз,  кстати,  назвал  Сергея  Довлатова  «посредственным  писателем». Тут  же  проснулась  армия  довлатовских   фанов с  криками:  «Да  кто  ты  такой?!  Не  трожь  святого!!!».  Им  ответили  ненавистники  Довлатова – столь  же  односложно  и  бездоказательно,  просто  радуясь,  что  наконец-то  можно  не  скрывать  своей  ненависти.  Затем  один  критик  осудил,  другой  писатель  поддержал… Пошумели  на  форумах – и  забыли.  А  осадочек  остался – как  от  реального  культурного  события,  которое  бурно  обсуждала  вся  страна.

Пустяковый,  в  общем-то,  скандал  оказался  весьма  симптоматичным,  ибо  отразил  в  себе  всё  худшее,  что  происходит  в  нашей  культуре,  где  уже  давно всех  интересует  не  произведение  художника,  музыканта, режиссёра,  а  то,  что  происходит  где-то  вокруг  да  около. Попы  сорвали  рок-концерт,  казаки разгромили выставку, анонимные  борцы за веру в Питере сковырнули  барельеф, изображавший  Шаляпина  в  роли  Мефистофеля.  А  чуть  раньше – помните? – обсуждали  всей  страной  мало  кем  виденную, но  якобы  оскорбившую  всех  верующих  оперу  Вагнера,  а  ещё  раньше  спорили насчет  видеоролика  со  школьницами,  которые  что-то  не  то  станцевали  из  жизни  насекомых.  А  в самом  начале  года  жуткие  дискуссии  шли  по  ещё  непоказанному  нигде  фильму  Андрея  Звягинцева  «Левиафан» — причём  едва  лишь  выяснилось,  что  лента  не  получила  Оскара,  заказанная  каким-то  завистником  из  Союза  кинематографистов травля  быстро сошла на нет  и  все  прокатные  проблемы  решились  моментально.  Вроде  бы  такой  наполненный  событиями  год – а  настоящим  ренессансом  что-то  не  пахнет.  И  когда  захочешь  поговорить  по  существу  о  базовых,  непреходящих  вещах,  оказывается,  что  это  мало  кому  нужно.  Зачем  вообще  писать  книги  и  снимать  фильмы,  если  толпе  хочется  шоу?

Ещё  один  важный  момент – тон, в  котором  ведутся  даже  такие  «эстетские  дискуссии». Тут  невольно  вспоминается  что-то  из  прочитанного  в  детстве  Марка  Твена.  Например,  эпизод,  когда  Гекльберри  Финн  спрашивает  у  негра  Джима,  никогда  не  слышавшего о  существовании  Европы,  что  бы  он  ответил,  если  бы  какой-нибудь  человек  обратился  с  вопросом: «Parle  veau  France?».  Тот  ответил,  не  задумываясь:  «Дал  бы  по  морде,  чтоб  не  дразнился!».  Для  неграмотного  раба,  ничего  особенного  в  своей  жизни  не  видевшего,  это  ещё  простительно.  Но  когда  вроде  бы  цивилизованные  белые  люди  с  такими  же  хамскими привычками,  с  представлениями,  будто  всё  непонятное,  новое, сложное  не имеет  права  на  существование,  становятся  хозяевами  жизни – жди  беды.  Сначала  они  присваивают  себе  права  профессиональных  критиков,  затем,  вооружившись  ломами, превращаются в  редакторов,  а  дальше…  Вы,  может  быть,  заметили по криминальной  хронике  последних  месяцев,  что  люди  слишком  часто  стали  браться  за  ружья  для  отстрела  врачей, якобы  кого-то  не  так  лечащих?  Всё  это – звенья  одной  цепи:  сегодня каждый знает, как надо создавать  произведения  искусства, а завтра тем  же  самым  ломом  дирижирует    политикой  и  экономикой.

А  при  чём  тут,  собственно,  Довлатов,  спросите  вы?  Честно  говоря,  вообще  не  при  чём.  В  той  нервной агрессивной  атмосфере,  в  которой  мы  живём  последние  несколько лет,  не  важны  конкретные  поводы  для  выплеска  негативных  эмоций. Главное – ввязаться  в  драку  и  неплохо  провести  время.  Тем  не  менее поговорить о  данной  фигуре  уже  давно  пора – для  того,  чтобы  взвесить  все  pro  et  contra и  понять,  какое  же  место  на  самом  деле  занимает  Сергей  Донатович  в  нашей  истории  и  культуре.  Ведь  как  бы  кто  ни  оценивал  размер  его  таланта,  разве  не  удивительной  кажется  хотя  бы  его  посмертная  судьба? Где ещё вы найдёте хоть одного шестидесятника, которого в качестве современного  классика  канонизировали не его  ровесники,  а  поколение, в  момент  распада  СССР  едва  разменявшее второй десяток?

Собственно говоря, в этом и кроется главный  секрет  широкой  популярности  довлатовской прозы. Подобное  творчество  больше  всего  оказывается востребовано в переходные исторические периоды,  когда  старая литература уже  выглядит  неинтересной,  не  отвечающей  на  наши  самые  насущные  вопросы. Рухнула  советская  идеология,  как-то  незаметно  стала  вчерашним  днём  и  идеология  антисоветская со всеми  её самыми последовательными и самыми мужественными носителями, а анекдот оказался живучим. Возможно,  это  такая  естественная,  от  природы  нам  данная способность  спасаться  от  депрессии,  от  страха  перед  будущим – когда  не  знаешь,  как  жить  дальше,  заставь  себя  смеяться  над собой,  и  все  вопросы  отпадут  сами?

Да,  жарким  летом  1992-го почему-то  больше  всего  хотелось читать что-нибудь смешное, хотя в реальной  жизни  было  не  до  смеха.  Я  прекрасно помню,  как  и  когда  именно произошло это  открытие у  меня  лично.  В  день  после  трудного  и  не  очень  удачно  сданного,  но, слава  Богу,  последнего в  той  летней  сессии  экзамена.  На  душе  было  пусто – как  в  почтовом  ящике,  впрочем,  тоже,  телефон  молчал,  в  радиоэфире  звучала какая-то попсовая дребедень, телевизор радовал  ещё  меньше. Родители  уехали  на  дачу,  пообещав  вернуться  лишь  к  следующему  вечеру.  Впереди  была  белая ночь, которую решительно некуда девать.

Наводя  порядок на книжных  полках,  я  совершенно  случайно  наткнулся на  купленную  ещё  зимой  по  чистой  случайности книжку  в  мягкой  обложке:  Сергей  Довлатов  «Ремесло. Наши».  И  не  смог  её  выпустить  из  рук  до  самого  раннего  утра,  а  следующий  день  начал  с  мысли:  «Поскорей  бы  сесть  и  дочитать!».  Эффект  от  прочитанного  был  необычным.  Меня  ничто не утешило и не излечило от депрессии,  ответов  на  мучившие  меня  вопросы  под  этой  обложкой  тоже  не нашлось. Новый  день  стоило  прожить  только  ради   того,  чтобы  удовлетворить  любопытство – «что  там  дальше».

От всех дальнейших произведений, печатавшихся  сначала  в  периодических  изданиях,  а  затем  собранных  в  знаменитом  трёхтомнике,  впечатление  получалось  примерно  схожее. С ними  быстро  пролетало  какое-то  количество дней  очередного  отпуска.  И  я  не  решаюсь сказать  точно,  может  ли  называться  выдающимся  писателем  тот,  для  которого  главное – помочь  читателю  приятно  провести  время.

Но  посредственностью  я  его  не  посмею обозвать  вот  по  какой  причине.  Автор  уровня  среднего  и  ниже  равен  сам  себе,  он – ровно  о  том,  о  чём  написаны его  тексты  и  не  содержит  никакой  побочной  информации.  Плохой  детектив – это  всего  лишь  пересказ  событий  вымышленной  криминальной  истории, плохая  фантастика – это сказка для взрослых  о  чём  угодно,  но  только  не  о нас,  грешных  землянах,  и  т.п.  Чем  отличается  Акунин  от  Устиновой  или  Станислав  Лем от  какого-нибудь  сценариста  сериалов  для  канала  «ТВ3»,  сделанных на  коленке – так  это  умением  навеять  нам  «сны  о  чём-то  большем»,  открыть  глаза  на важные  явления,  о  которых  мы  прежде  не  задумывались.

Довлатов,  возможно,  помимо  своей  воли многое  мне  объяснил  своими  сочинениями,  и  прежде  всего – то,  какой  должна  быть  настоящая  проза. Вдруг  стало  очевидно  то, чего мне не говорили даже в университете на филфаке: хороший прозаик  — это прежде всего хороший  рассказчик.  И  если  стихи могут состоять из голых эмоций, абстрактных ассоциаций,  спонтанных  мыслей по  поводу и без повода, то за рассказом,  повестью,  романом  должна  стоять  прежде  всего  история.  Ещё  лучше, если  за  этим читается  судьба  автора. А  значит, не  имея  за  плечами  биографии,  ничего не  зная  о  жизни,  в  общем, лет  до  тридцати  как  минимум  пробовать свои силы в подобных  жанрах бессмысленно. Только когда накопишь опыт, осознаешь его уникальность и придумаешь, как и с кем поделиться  этим  богатством.

Открытие  так ошеломило,  что очень  затруднило  чтение  чего  бы  то  ни  было.  Почти всё,  что  прежде  нравилось,  вдруг  стало  невыносимым. Манерным  и  надуманным показался  Аксёнов,  чересчур  многословным – Валерий  Попов,  совершенно  пустым – Александр  Кабаков. Наверное,  лишь  Конецкий,  Житинский,  Пьецух  да  Маканин  каким-то  образом  удержались на своих  пьедесталах,  да и то заметно  сдали  свои  позиции  в  моей  субъективной  иерархии  современных  мастеров  слова. А  ещё наваждение не  коснулось буквально  завораживавшей  меня в те годы  орнаментальной  прозы  начала  ХХ  века  типа  Ремизова  и  Пильняка. Тексты,  в  которых  внешне ничего не происходит, каждая  фраза – афоризм,  а связь между абзацами не столько логическая,  сколько  ассоциативная, по-прежнему  воспринимались как верх  технического совершенства. Просто приходилось признать, что  так  сейчас  писать  нельзя.  Как нельзя, например, сейчас написать новую «Илиаду» гомеровским гекзаметром,  что вовсе не  отменяет  гениальности  Гомера.

Писать  надо  именно  как  Довлатов!  Именно  потому,  что самое  трудное – это  создание не толстого  романа-эпопеи,  а  маленького  рассказика о том,  что  лучше  всего  знаешь,  чем  живёшь  и  дышишь.

Ещё  одна  важная  мысль, пришедшая после первых  же  довлатовских  вещей: теперь понятно, что на самом  деле представляет собой типичный «совок»,  независимо  от его начитанности, уровня образования и конкретных  фактов  биографии. Довлатов  имел возможность  наблюдать  этот  особенный  человеческий тип в  разных  обстоятельствах и  описал его  точнее  других – без иллюзий, без мифов,  без  лишнего  пафоса.  До  сих  пор  при упоминании «человека советского» даже те, кто застал СССР  в  достаточно  сознательном возрасте,  представляют себе  прежде  всего малограмотного,  косноязычного  биоробота,  разговаривающего  исключительно  цитатами  из Ленина  и  Сталина.  Да,  были  и  такие – идейные  и  непоколебимые,  но  к  60-70-м  годам,  пожалуй,  они  уже  относились  к  числу  вымирающих  видов.  Куда  больше  было  циников и  людей,  находившихся  не  в  ладах с  реальностью.  Живя  в  Советском  Союзе,  они  грезили  либо  об  описанном  фантастами  далёком безоблачном будущем, либо о находящемся за железным занавесом цивилизованном мире,  который,  даст  Бог, когда-нибудь  придёт и  к  нам. Оказавшись  же  в  эмиграции, они продолжают жить теми же стереотипами,  примешивая  к  ним  ещё  и  ностальгию.  Они  ни  там,  ни  здесь в упор не видят  того,  что  есть  на  самом  деле,  совершенно  не  умеют  жить  и  поэтому  одновременно  смешны  и  вызывают  сочувствие.

Взгляд  Сергея  Довлатова  на  мир – это  не  только  ирония.  Это  ещё  и  трезвость.  Сделать  такую  карьеру  в  Америке,  которую  сделал  он  после  нескольких десятилетий  безвестного  и  по  сути  бесплодного  прозябания на родине, даёт  право  именно  так  описывать  пережитое.  Мы  не  знаем  почти  ничего  из  его  раннего  творчества и  вряд ли когда-нибудь  дождёмся,  что  наследники и  обладатели  авторских прав  когда-нибудь  рассекретят  архивы.  Но  то  немногое  из  рассказов,  что  опубликовано,  ужасно  именно  потому,  что  написано  рукой  автора,  полного  совковых  предрассудков. Там  стиль – всё, содержание – ничто. Причем стиль сырой, неровный, с легко угадываемыми  заимствованиями  из  великих  предшественников.  Наверное,  настоящий  Довлатов  начался  всё-таки  тогда,  когда  честно  взглянул  на  собственное  творчество,  понял,  что  до  определенного  момента  был  не  волшебником,  а  только  учился  и  начал  всё  с  нуля.

Или  всё-таки  с  повести  «Зона»,  описывавшей  армейский  опыт  Сергея  Донатовича?  С  вышки  охранника  лагеря  для  уголовников  особенно  многое  видно – в  том  числе  то,  чего  снизу  не  разглядели такие  гениальные  зэки,  как  Шаламов  и  Солженицын.  Например,  что  страна давно  уже  не  делится на  тех,  кто  сидит,и тех, кто  их  охраняет.  Между  происходящим  по  ту  и  по  эту  сторону  колючей  проволоки  на  самом  деле  куда  меньше  разницы,  чем  может  показаться  издалека.  Просто  зона – это  маленькая  модель  какого-то  кусочка  вольной  жизни,  отчего  любая  история  оттуда  сама  собой  превращается  в  философскую  притчу. Чего  стоит  хотя  бы  знаменитый  фрагмент  о  том,  как  заключённые  перед  очередными  октябрьскими  праздниками  ставят  спектакль  о  Ленине  и  без  всякой задней  мысли,  просто  ненавидя  всякую  обязаловку  и показуху,  превращают его в пародию?!  В  пору,  когда  в  столичных  интеллектуальных  кругах  всё популярнее становилось мнение,  что  хорошо  бы  вернуться  к ленинским нормам, к загадочному социализму  с  человеческим  лицом,  писатель  показывал,  что  может  получиться,  если  подобная  мечта  вдруг  начнет  сбываться.  Но  послание,  заложенное  между  строк,  никто  не  прочитал  вовремя  и  получилось  ещё  хуже.

Стоять  на  границе  двух  миров  и  видеть  свою,  третью  правду,  когда  большинство  различают  лишь  чёрный  и  белый цвета  и  ни единого  оттенка, всегда  было  трудно.  Как  в  наше  время,  когда  стоит  только  напомнить  спорящим  о  том,  наш  Крым не  наш,  что  первыми  цивилизованными  людьми  там  вообще-то  были  эллины,  а  никаких  славян  даже  рядом  не  стояло – и  тебя  просто  перестают  слышать.  Лет  тридцать-сорок  назад  было  не  лучше – деление  на  тех,  кто  с  нами  и  тех,  кто  против  нас,  здесь  всегда  было  важнее  элементарного  здравого  смысла.

В  разных  произведениях  Довлатова  совсем  не  случайно  несколько раз  всплывает  известная цитата  из  Галича:  «Я  выбираю  Свободу!».  Так  говорили  непризнанные  литераторы,  так  говорили  будущие  эмигранты,  но  что стояло за этими красивыми словами,  действительно  ли  произошёл  выбор,  мало  кто  кроме  Сергея  Донатовича  задумался,  мало  кто  показал.  В повести «Ремесло»  будни  ленинградской  богемы  70-х  предстают  такими  же  рутинными, мелочными, далёкими от романтики, как и жизнь обласканной  властью  элиты.  И  именно  на  это обижались  упомянутые  там  живые  классики,  а  вовсе не  на  то,  что  их  сделали  героями  анекдотичных  баек.

Я  помню,  как  бушевал  пришедший  в  ярость  от  услышанного  в  стотысячный  раз  вопроса  о  драке  с  Вознесенским  выступавший  десять  лет  назад  в  библиотеке  ПетрГУ  Андрей  Битов: «Это оставьте на совести Довлатова!.. Пиар – страшная вещь, поскольку он всегда лживый! Процитирую ленинградского писателя Валери…

Источник: