Заведующий отделом культуры нашей газеты, вечно неунывающий Соловейчик, как-то незаметно сошел с ума и начал бросаться на посетителей. В один прекрасный день его поместили в психушку, и возглавлять отдел был поставлен я…
— Не вовремя Соловейчик спятил — как раз заказал ему цикл статей о художниках… Придется тебе этим заняться! — порадовал главный редактор.
— Думаешь, Соловейчик — бум-бум? — в свою очередь удивился Главный. — Ничего, справишься… Возьмёшь интервью у нескольких мазил авторитетнее, своими словами размажешь их мысли по бумаге, заодно сходи в худмастерские и глянь, чего они намалевали … Короче, шуруй!..
…Осталось определить, кто же в местном отделении Союза художников — авторитет?.. Логично предположив, что самый авторитетный там – тот, кто и самый главный, и узнав по телефону, что местный СХ возглавляет некий Диментий Баринов, я двинул к нему в офис.
Главный «союзовец» региона был худющ как весло, богемно встрёпан, с клочковатой бородёнкой и лихорадочным блеском в глазах-буравчиках. До сего дня я не слышал о нём ничего.
— Рад встрече со столь видным деятелем культуры! — воскликнул я, входя в его тесноватый кабинет.
— Художники нашего города — лучшие в Европе, если не в мире… А самый лучший из них — я! — для начала мрачно сообщил мне Диментий.
— О, как вы правы… По себе замечаю!.. – охотно согласился я, немножко отодвигаясь. Ещё сгоряча шарахнет стулом… Нельзя с таким спорить!..
— Не сомневаюсь, что она заслужила нокаута! — поспешно уверил я, отодвигаясь от него ещё дальше.
— Вон!.. Кретинка!.. Я же велел: не беспокоить ни под каким предлогом! — гаркнул Баринов так, что я подпрыгнул вместе со стулом. Девичья головка с писком исчезла, дверь захлопнулась.
Искоса глянув на мою съёжившуюся фигуру, Баринов немножко успокоился, и наша беседа как ни в чём не бывало продолжилась дальше. .
Потом беседа плавно перешла на творчество самого Баринова. Но тут случилась заковыка… Едва я тоном искушенного знатока поинтересовался: «Так что ж вы там, собственно, накропали такого исключительного, Маэстро?!», как мой до этого относительно любезный собеседник словно сбесился.
С диким ревом: «Ты что ж, до сих пор даже не удосужился взглянуть на мои картины, сволочь?!», Диментий схватил со стола тяжеленный бронзовый бюстик какому-то классику и метнул в меня. Хорошо, что промахнулся, — бюст с грохотом бухнулся о стенку, оставив в ней вмятину. А ведь эта вмятина могла быть сейчас и в моей черепушке!
«Пожалуй, я в другой раз зайду!» — поспешно заявил я, вскакивая. И – стремглав выскочил в двери, не дожидаясь, пока вслед мне не полетит что-нибудь более прицельное. «Стой, мерзавец!» — кричали мне в спину. Явно же не мне адресовано, поэтому я даже не оглянулся.
…В тот же день, чтобы не тратить время даром, я отправился в Мастерскую Художественного фонда. Она располагалась на Калымская улица — длинной, кривой, грязноватой и какой-то непутящей. Самый конец улицы украшал трёхэтажный покосившийся особняк противного розового цвета. Часть оконных стекол была разбита, а уцелевшие — запылены и непроницаемы для солнечного цвета из-за покрывшего их толстого слоя грязи.
Тут навстречу мне из угрюмого подъезда этой трехэтажной хибары вывалился некто в замусоленном плаще, наброшенном на голое ребристое тело, и. не обратив на меня ни малейшего внимания, начал мочиться на стену, выставив свой лохматик из распахнутого халата.
— Да не-а… Просто братва никак не решит, кому в этом году — очередь на персональную выставку! — даже не олгянувшись на меня, беззаботно просипел мужичонка. Отряхнув своё сокровище, застегнул плащ, и кинулся обратно в подъезд с воплем: — Это мы сейчас определим, кто достоин, а кто – не достоин!
Шум драки из распахнутого окна усилился. Похоже было, что драка перерастает в битву, грозящую стать смертельной для большинства художников нашего города.
Вернувшись в редакцию, по справочнику узнал домашние телефоны названных мне Бариновым художников, позвонил их и приглашать к себе в редакционный кабинет.
Первым пришёл Иванов. Средних лет и средней комплекции, добродушный, улыбчивый… «Да нет, всё хорошо… Да нет, не такая уж такой-то и бездарь… Да нет, жизнь хоть и тяжела, но не настолько…» — говорил он неспешно, исподволь щупая меня насмешливыми глазками.
— А кто такая некто Шалашкина? — поинтересовался я, вспомнив нокаутированную Бариновым «дуру».
— Наш ведущий искусствовед. Очень авторитетна! — не зная подоплёку вопроса, с лёгкой душою ответил Иванов.
Если правда, что гениальность — это сдвинутость по фазе, то этот явно гениален. Даже чересчур! Войдя, первым делом плотно притворил за собою двери кабинета, ещё и стулом подпёр, а затем, подбежав к окнам, плотно захлопнул шторы. Я с беспокойством наблюдал за его манипуляциями, на всякий случай положив руку на телефон.
— Почему инопланетяне?.. Я же не сумасшедший, чтобы верить в ерунду… — нахмурился он. — А следят — посредники из Америки!.. Расчухали, что на моих картинах с годами можно заработать миллионы, и понимают, что задешево их не отдам… Вот и вынюхивают, где я храню основную часть творчества, чтоб украсть! Но ничего… Я им так запросто не дамся!..
— Так они ж куплены на корню!.. Одна мафия… Не только не помогут, но под шумок и сами свистнут пару картин!..
И с этими словами он, забежав в самый дальний от дверей угол комнаты, присел на корточки –чтобы его не заметили с улицы в окно. Пришлось и мне присоединиться к нему в угол. Там и беседовали.
Говорил он интересно, с юморком. Оказалось, в частности, что сюжеты картин ему диктовались прямиком из Космоса, но опять-таки не инопланетянами (эта братия им категорически не уважалась), а то ли непосредственно Господом Богом, то ли как минимум его первым замом по контактам с наиболее талантливыми представителями планеты Земля!
Своё творчество Петров оценил как уникальный феномен, честно уточнив при этом, что кроме него, его жены, да ещё американских посредников — никто этого глобального факта пока не осознал.
— Публика слепа… — горько скривил он губы. — За последний год куплена только одна моя картина, и то — по пьяни… Но ничего, придёт час… Наступит моё время… Ещё прогремлю, как Царь-пушка!
и покопавшись внутри, показал мне фото одной из любимых своих работ. Старуха, сидя верхом на корове, ловила распахнутыми руками звезду в небе. Бабка смотрелась каргой, а корова изумрудно поглядывала на зрителя, явно вопрошая глазами: ну и что вы думаете о той идиотке, которая меня оседлала?.. М-да… До чего же докатилась Америка, если и впрямь надеется заработать на подобном!..
— И как это называется?- судорожно сглотнув слюну, спросил я. – Небось, «Кошмар на улице Вязовой», или «Хвостатая Терминаторша»?..
— «Авто…»… Не может быть! – изумился я. — А кем же вы тут изобразили себя — коровой или бабушкой?..
Хотелось расспросить его о прочих картинах, но я боялся, что любые расспросы он воспримет как доказательство моего тайного сотрудничества с американцами… Поэтому я лишь положил перед ним чистый лист бумаги, и попросил изложить свои анкетные данные: как зовут? где и когда родился? что окончил? где работал? и т.д. Не стоило мне этого делать!
— Э-э-э…нет! – смутившись, отверг я эти подозрения. Деланно усмехнулся: — И зачем вы нужны КГБ — отслеживать ваши контакты с Космосом?..
— Типично чекисткий юморок! – не приняв легковесного тона, буркнул он. Ткнув в мою сторону разоблачающим перстом, радостно гаркнул: — Узнаю, узнаю тебя, кагебэшная рожа!
— Работаешь на американских посредников?! — тут же, переменившись в лице, ахнул он, и, в прыжке вышибив головой оконное стекло, выпрыгнул на улицу. Хорошо, что этаж только второй, а внизу прямо под окнами — цветочная клумба…Выглянув в разбитое окно, я увидел, как он сноровисто бежит прочь от здания редакции, испуганно оглядываясь.
Совсем другим, примитивно-одноклеточным, оказался Сидоров. Этакий типичный работяга: костистое лицо, мозолистые от постоянного пересчёта честно заработанных денежек ладони.
Сев в кресло перед мною, он выудил из кармана раскрошившийся бутерброд, и начал мерно его пережевывать, попутно шамкая набитым ртом о положении дел в городском изобразительном искусстве.
Сквозь призму его восприятия проблемы художников вмиг стали понятны и близки. Оказывается, для создания шедевров художникам необходимы краски, кисти и холсты, а это сейчас очень дорого, в то время как сами картины оцениваются дешёво, и просто не окупают затрат на их производство.
Ввиду этого досадного противоречия почти все подлинные таланты ныне запили горькую, и художничеством нынче занимаются в основном лишь ремесленники (они рисуют на потребу толпы, и им легче продаваться), — вот оттуда нынешний упадок и кризис нашей культуры. А будь холсты и краски дешевле — страна была б завалена шедеврами!..
Спрашивается, как же сам Сидоров решает эту проблемку?.. А вот как… В свободное от служению искусству время он разводит в сарае кроликов, продает их мясо на рынке, и вырученные таким образом денежки – тратит на живописные надобности.
Меня передёрнуло… Одними и теми же ладонями – рисовать нетленку и убивать живность?.. Б-р-р!..
Мэтр испросил у меня разрешение сходить в туалет. Получив оное, подошёл к стоявшему у окна фикусу в кадке, деликатно повернулся ко мне задом, и — помочился в кадку.
— Это ты, старый пердун, статеечки о художниках кропаешь? – басисто поинтересовалась стриженная кобыла. Сквозь прореху в её колготах я заметил, что волосы на её животе окрашены в оранжевый цвет… Ни фига себе!..
— Можешь трахнуть меня разок, если бобик гавкает. Только учти: не долечила гонорею, и «сифоню» немножко… Рискнёшь в «презике»?..
…Бездельно прогуливаясь в вынужденном безделье по улицам, я незаметно для себя вновь забрёл на Калымскую улицу. Увидел ещё издали: милицейский конвой выводил по одному из подъезда Худмастерских членов Союза и рассаживал по «воронкам». Яркое это было зрелище: ободранные, общипанные жизнью, с синяками на испитых харях…. Благородные служители искусства смотрелись сейчас уличной шпаной мелкого разлива… Ни одной хотя бы слегка интеллигентной рожи!
— Совсем распоясались, бакланы! — вздохнул капитан. — Мочились, стоя на подоконниках, прямо на головы прохожих… Здешний участковый подошёл, чтобы сделать им замечание, так ему бутылкой из-под шампанского — прямо в лоб… Сейчас в реанимации!.. Вот начальство и распорядилось проучить маленько… Но всё равно прокуратура держать их долго не позволит. Скажут: не цепляйтесь к творческой интеллигенции!.. А по мне — люмпены самые обыкновенные… Эх, дубинкой бы их!..
Но – картины?!. Перлы изобразительного искусства!.. В изобилии висящие, стоящие и валяющиеся во всех комнатах… Ужас!..
Ленина художник переизобразил уже окончательно, но не совсем удачно, и поэтому при ближайшем рассмотрении на бородато-благообразном лике Господа упрямо проступали близкие до боли черты Ильича. Что касаемо Христа, то тело в хитоне со следами земных страданий автор ему прилепил, а вот свердловскую физиономию оставил в неприкосновенности, рассудив: «Всё равно Христа в лицо никто не видел, так откуда зрителям знать, не было ли портретного сходства между ним и Председателем ВЦИКа?..
Некоторую трудность представил только Святой Дух: как он должен выглядеть?.. Не мудрствуя лукаво. живописец прикрыл лицо оного — протянутой вдаль указующей дланью Бога-папы, а торс — текстом 10-ти заповедей, которые Святой Дух держал в руках наподобие свежего номера газеты «Правда» (видно, ранее художнику приходилось малевать схожий сюжет). Из-под заповедей торчали лишь ноги, да нижняя часть фигуры Святого Духа, судя по которым — он носил сапоги, гимнастёрку и маузер на поясе.
Маузер убил меня окончательно. Я вдруг понял, что писать о городских художниках — дело для меня непосильное. Узнал домашний адрес главного местного искусствоведа, «дуры»-Шалашкиной, и отправился к ней в гости, за советом.
Оказалась она женщина без возраста, то есть – в меру потасканной, но достаточно бодрой. Длинная морщинистая шея, замусоленный домашний халатик, краешек отвисшей высохшей груди, ливовый фингал под левым глазом, редкие волосёнки цвета пакли, практически голая макушка, хриплый голос куряги и пропойцы, жирный кот на коленях, несколько кактусов в горшочках на подоконнике за спиною — вот портрет моей собеседницы.
На этом общем фоне Шалашкина в ярких красках дала портреты всех известных мне членов местного Союза.
Петров, как я и сам предполагал – обыкновенный шизоид, из буйных. «Из художников спятивших — не меньше половины, но кто «тихушный» — тех не так заметно…» — пояснила Шалашкина.
Сидоров в богемных кругах обзывают свинопасом, и откровенно посмеиваются над ним после случая с приезжей журналисткой, когда он, мирно беседуя с нею о проблемах искусства, вдруг пспокойно вынул из брюк свой интимный орган, и стал мастурбировать. Естественно, гостья в панике бежала из его мастерской, а чуть позднее и из города, и с тех пор регулярно помещала в столичном еженедельнике погромные статеечки в адрес нашего региона.
Но главным недругом Шалашкиной оказался Баринов! Подлец, импотент, бандит, бездарь, плагиатник («всё хорошее в его творчестве – украдено у великих предшественников!»), да и вообще – тёмный, страшный, зловещий… «Воображает себя кем-то… А ведь он — никто!» — воскликнула Шалашкина.
…В тот же день навестил в сумасшедшем доме своего предшественника на посту завотделом культуры Соловейчика. Он был весел, абсолютно нормален внешне и счастлив. Кругом нас в палате психушки бесновались припадочные и психованные, а Соловейчик мирно улыбался и говорил, что после общения с деятелями культуры города сумасшедший дом кажется ему филиалом рая.
— Христом-Свердловым тебя прошу: вернись на работу!.. Подготовь сам цикл статей о живописцах! — взмолился я, пав перед ним на колени.