Одним из главных культурных развлечений олимпийского Лондона станет уже открывшаяся ретроспектива Дэмиена Херста в Tate Modern. От заспиртованных акул и коров до порхающих бабочек: то, что в 1990-е годы выглядело сенсацией, способно собирать толпы зрителей и сегодня
Если бы не Олимпиада в Лондоне, Дэмиену Херсту, возможно, пришлось бы долго ждать своей музейной персональной выставки на родине. Музейные кураторы его недолюбливают, полагая, что у Херста и так все в порядке с промоушен благодаря покровительству могущественных коммерческих галерей, с которыми он сотрудничает, богатым коллекционерам, которые покупают его работы за миллионы долларов, и мощному самопиару. Но для фестиваля «Культурная Олимпиада», сопровождающего нынешние Игры в Лондоне, Херст — фигура идеальная. Заспиртованные животные, панно из крылышек бабочек, напоминающие соборные витражи, многометровые многослойные картины, написанные с помощью распылителя краски, усыпанный бриллиантами платиновый череп — здесь найдется что посмотреть, даже тому, кому современное искусство в принципе неинтересно.
Херст — самый растиражированный британский художник, эмблема и символ современного искусства, автор исключительно зрелищных работ. Тем не менее имя его уже стало нарицательным, синонимом скандального успеха, легких денег и сомнительной славы. Критики не первый год морщат нос от его работ, зато коллекционеры ими гордятся: последняя большая выставка произведений Херста проходила три года назад в киевском PinchukArtCenter, принадлежащем украинскому олигарху Виктору Пинчуку. Не дремлет и широкая общественность. «Правда ли, что современное британское искусство во время Олимпиады будет представлять Дэмиен Херст?» — перед лондонской выставкой плеснула масла в огонь газета The Guardian. И на форуме издания возгорелось пламя: «Не достоин, но такова жизнь, таково современное искусство, черт бы его побрал».
Художник — один из ярких символов Cool Britannia, «крутой Британии» — культурной самоидентификации королевства в 1990-е годы, новой культурной политики пришедших к власти лейбористов, последствия которой ощутимы до сих пор. Тогда «здоровый консерватизм» сдал позиции под натиском модных веяний в музыке, моде, архитектуре, современном искусстве. Произошел своего рода культурный ребрендинг страны: героями стали хулиганы. «Молодые британские художники» (Young British Artists), к которым причислен и Херст, — не просто определение, а одно из самых заметных художественных движений 1990-х — начала 2000-х. Ретроспектива в Tate Modern и представляет творчество Дэмиена Херста как определенную веху в современном искусстве, и утверждает, что эпоха Cool Britannia продолжается. Да и как иначе во время Олимпийских игр?
Карьера Херста не типична даже для современного художника: слишком много в нее вошло «нехудожественного». В 1988 году, еще будучи студентом второго курса Голдсмит-колледжа, он организовал студенческую выставку Freeze в доках на окраине Лондона. Важно было не то, где она проходила, или что в числе прочего он выставил разрисованные краской картонные ящики. Важно, кто пришел на вернисаж: влиятельный пиарщик, основатель самого крупного в мире рекламного агентства Saatchi & Saatchi Чарльз Саатчи, куратор Королевской академии искусств Норман Розенталь, тогдашний директор Tate Николас Серота и многие другие.
Уже через год Саатчи, переключившийся на коллекционирование современного искусства, был потрясен новой работой Херста и тут же ее приобрел. Это была инсталляция «Тысяча лет» (сейчас она выставлена в Tate Modern): внутри герметичного прозрачного контейнера — разлагающаяся коровья голова и мухи, ползающие, летающие и уже мертвые. Саатчи разглядел в ней что-то хорошо знакомое ему именно как пиарщику: произведение заставляло зрителя морщиться, отворачиваться и возмущаться, но равнодушных не было, и шумиха в прессе мухам была гарантирована. Херст оказался своим для Саатчи, хотя сам художник ссылался на авторитет наставника в колледже, художника-концептуалиста Майкла Крейг-Мартина, автора работы «Дуб» (1973) — стакана с водой, стоящего на прозрачной полке выше головы зрителя с табличкой на стене, разъясняющей, почему стакан назван дубом. Ничего, в принципе, нового для тех, кто знаком с творчеством дадаиста Марселя Дюшана, еще в 1913 году объявившего искусством вещи, принесенные им в галерею из хозяйственного магазина, так называемые ready made, «готовые объекты»: писсуар (названный «Фонтаном»), сушилку для бутылок, велосипедное колесо.
В 1991 году в Saatchi Gallerу выставили не только эту гниющую голову с мухами, но и свежую работу эпатажного мастера — тигровую акулу в формальдегиде, впоследствии ставшую эмблемой всего британского искусства конца прошлого века. Похожая на экспонат лондонского Музея естественной истории (в сущности ready made), заспиртованная акула наделена у Херста концептуальным смыслом, что и отражено в названии: «Физическая невозможность смерти в сознании живущего». Тогда Саатчи купил ее за баснословные для молодого художника 50 тыс. фунтов и не прогадал: в 2004 году вариант этой работы был продан за 6,5 млн фунтов (всего их три). В том же году Херст удостоился номинации на престижную премию Тернера и определился с главной темой своего творчества — темой смерти, имеющей давнюю традицию в истории искусства. Но в отличие от средневековых и ренессансных «плясок смерти», где на фресках или картинах скелеты и люди изображены вместе, британский художник приближает к действительно мертвым животным реальных зрителей. В исполнении Херста смерть — это чарующее (или отталкивающее) зрелище, которое совсем рядом, но на безопасном расстоянии — за прозрачной стенкой аквариума. Посетители Венецианской биеннале в 1993 году смотрели на заспиртованных в отдельных боксах корову и теленка. Нынешняя выставка в Tate Modern предлагает еще более шокирующее зрелище: одним из ее экспонатов стала беременная корова с теленком в утробе, разрезанная вдоль на две части. Два контейнера стоят друг напротив друга, а зрители могут прогуливаться между них.
В 1997 году в залах Королевской академии открылась большая выставка Young British Artists — «Сенсация», полностью оправдавшая свое название. Много шума наделали не только заспиртованные животные Херста, но и шокирующие фото- и видеооткровения сексуального характера Трейси Эмин, картины Криса Офили, написанные слоновьим навозом (включая изображение Девы Марии), скульптуры занимающихся сексом людей-мутантов братьев Чапменов и другие работы. Выставкой возмущались многие журналисты и общественные деятели, что сделало ее настоящим зрительским хитом. Когда через два года «Сенсация» добралась до Нью-Йорка, городские власти пытались запретить к показу часть экспонатов, но музейщики их отстояли; особенно мэра Рудольфа Джулиани возмущала работа Офили. Таких громких общественных скандалов вокруг современного искусства не было давно. Пожалуй, с 1970-х годов, когда случайных зрителей и прохожих эпатировали своими акциями венские акционисты. Как и тогда, в 1990-е мишенью становились буржуазные ценности, религия, общественные стереотипы. Однако «Молодые британские художники» не стремились порывать с «буржуазными» формами искусства, каковыми, с точки зрения тех же венских акционистов, были картина, скульптура или объект.
Херст стал еще и успешным предпринимателем, открыв в 1997 году в Лондоне ресторан Pharmacy: «Аптека» была декорирована его работами на тему скоротечности жизни — ящичками с лекарствами, шкафами с анатомическими муляжами, картинами, стилизованными под упаковки лекарственных препаратов, стульями в виде таблеток и массивной скульптурой ДНК работы самого хозяина заведения. Место быстро стало модным, а когда волна посетителей спала, все экспонаты ушли с молотка на аукционе в 2003 году за 11 млн фунтов. Лекарства, к которым в современном обществе почти религиозное отношение, — еще один сюжет в творчестве Херста. Массовому помешательству на антидепрессантах посвящена серия «Тайная вечеря»: под причастием понимается употребление соответствующих препаратов, а сами работы срисованы с упаковок таблеток. Живопись с разноцветными кружочками (серия, недавно выставленная во всех 11 пространствах Gagosian Gallery на трех континентах) тоже подписана названиями всевозможных лекарств, как будто в этих абстракциях заложен терапевтический смысл. В 2007 году трехметровый стеклянный бокс, наполненный разноцветными таблетками, был продан за рекордные для Херста 19,2 млн долларов — его приобрел катарский шейх Хамад бин Халифа аль-Тани. Кстати, спонсором нынешней выставки в Tate Modern является Катарское музейное управление (Qatar Museums Authority) — ни один современный западный художник не удостаивался такого признания на Востоке.
Херсту удалось сорвать куш и в самом начале финансового кризиса 2008 года, когда Sotheby’s устроил грандиозные торги, посвященные исключительно его работам, причем предоставленным самим художником. Основными покупателями были крупнейшие дилеры, включая те же галереи, с которыми он долгие годы сотрудничал. Выручка тех торгов — 111 млн фунтов стерлингов. Большинство проданных работ так и не появились на рынке и вряд ли сейчас могут стоить дороже. Что-то из них есть на нынешней лондонской выставке.
Апофеоз экспозиции — размещенный в Турбинном зале череп, инкрустированный 8601 бриллиантом. Сразу после создания в 2007 году эта работа, названная «За любовь Бога», стала собственностью консорциума, в который входят сам Херст, глава лондонской галереи White Cube Фрэнк Данфи и Виктор Пинчук. В прямом смысле культовое произведение оценено сегодня в 100 млн долларов и катается по выставкам по всему миру. Бриллиантовый череп — это не только ироничное memento mori для самых богатых, но и своего рода символ определенной линии в искусстве 2000-х, когда художественные произведения приравнялись к инвестиционным продуктам.
Но те времена прошли, теперь Херст — за экологичность и умеренность. Его новая инсталляция — с порхающими вокруг зрителей разноцветными бабочками: на белых холстах расставлены вазы с фруктами, которыми насекомые питаются. По замыслу художника, испражнения бабочек на эти холсты и станут произведениями искусства. Интересно, возмутятся ли защитники животных столь негуманным обращением с насекомыми? Впрочем, оно куда гуманнее большинства других работ этой же выставки — новой партии заспиртованных животных, десятков холстов с бабочками, прилипшими к акрилу, многометровых панно, составленных из их крылышек. К счастью, на сенсацию вся эта умерщвляемая и уже умерщвленная живность не тянет, однако очереди в музей, скорее всего, соберет. Это ли не признание заслуг здравствующего художника?
Источник: