Наша речь чертовски интересная штука. Она дает нам мощное средство коммуникации, позволяет формулировать мысли и идеи. Иногда речь, впрочем, может служить и как средство разрушения или сужения коммуникации, построенной в другой модальности. Говоря проще, мы способны передавать свои чувства, мысли, идеи, желания и другими способами. Например, прикосновение иногда говорит нам о большем, чем слова. Разглядывая человека, узнаешь о нем больше, чем изучив его паспорт. Классическую фортепьянную или скрипичную музыку можно найти более содержательной, чем куплеты из песен современных авторов. Однако речь находится на особом положении. Без сомнения, это самый четкий и ясный способ передачи информации. Но даже и он не лишен недостатков. Как мы все знаем, то, что мы говорим, часто (если не сказать всегда) понимается неточно, а иногда и просто неверно. Федор Тютчев писал:
…Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь…
Людвиг Витгенштейн, а за ним многие другие философы, посвятили немало лет своей жизни вопросам о том, в какой мере слова передают то, что мы думаем, в какой мере наши изложенные мысли могут быть поняты, и есть ли полное соответствие между нашими мыслями и их изложением. Не углубляясь во все эти достаточно сложные философские теории, скажем только, что мы не способны однозначно передавать то, что мы думаем и не можем сделать так, чтобы наши мысли, транслированные в виде речи, понимались бы окружающими так же, как понимаем их мы сами.
Кроме речи у нас есть другие средства коммуникации. Например, передача визуальной информации через изображения. Изображения, как и продукты речевой деятельности (устные или письменные), могут содержать не только то, что имел в виду передать автор, и чаще всего понимаются иначе (возможно более узко или широко), чем изначально предполагал автор. Часто можно слышать такие вопросы: “В чем смысл этого фото?”, “О чем нам рассказывает или что нам говорит эта картина?”, “Что фотограф хотел сказать?” Это весьма трудные, если не сказать бессмысленные вопросы, потому что на них нет адекватных вербальных ответов, то есть ответов в виде слов. Изображения (в том числе и фотографии) – это визуальные высказывания, передача смыслов в них происходит на визуальном уровне. Разговор со зрителем осуществляется визуальный. Если изображения сопровождаются словами, то они не могут не оказывать сильнейшего влияния на то, что мы видим. Слова мы воспринимаем легче, чем изображения, потому что их проще понять.
Фотограф Сергей Максимишин считает, что “Хорошая фотография та, которую невозможно описать словами. Любое искусство стремится стать похожим на музыку, потому что музыка — единственное из искусств, которое действует не через голову, а внутривенно. И фотография тем лучше, чем меньше в ней литературы и больше музыки.” С этим трудно не согласиться, хотя надо иметь в виду, что это в основном так, но не всегда. Кроме очевидных случаев, когда фотография делается для иллюстрации текста, чтобы сделать его менее скучным, или когда «фотография плюс текст» образуют какую-то новую вербально-визуальную форму, есть масса других исключений. Но слова отдаляют фотографию от чисто-фотографии и приближают ее к какому-то совершенно другому виду искусства. Здесь мне хотелось бы обсудить некоторые важные моменты взаимодействия слова и изображения, но перед тем, как начать рассматривать разные ситуации, хотелось бы сделать несколько важных замечаний общего плана.
Рудольф Арнхейм, чьи труды стали классическими в области психологии восприятия визуальных искусств ввел понятие визуального мышления. Он показал, что процесс визуального восприятия по сути мало отличается от процесса мышления и что в процессе визуального восприятия мы осуществляем те же действия (более научно: когнитивные операции), что и в том случае, когда сидим с закрытыми глазами и размышляем. В число таких когнитивных операций входят фокусировка внимания, отбор, выделение главного, упрощение, абстрагирование, коррекция, сравнение, решение каких-либо задач, комбинирование и разделение, рассмотрение чего-либо в контексте, установление связей, запоминание, и прочее.
В изображениях могут присутствовать идеи, но это идеи визуальные, а не вербальные. Кроме того, мы запоминаем изображения не в виде словесных описаний, а наше мышление осуществляется не посредством манипулирования словами.
Наконец, имеет смысл упомянуть здесь вытесняющую роль слов, феномен, известный под названием verbal overshadowing effect: узнавание лица затрудняется у тех, кто был вынужден описывать это лицо. Этот эффект стал известен благодаря практике криминалистов, наблюдавших, что свидетели преступлений, которые были вынуждены описывать внешность преступника, в последующем узнают его хуже, чем те, кто не давал таких словесных описаний.
Давайте рассмотрим, какие функции может выполнять название или описание фотографии (изображения). Конечно же, в идеале нам хотелось бы чтобы слов было меньше, но, как мы увидим, слова не всегда мешают понять изображаемое.
Вот перед нами фотография Дуэйна Майклса (Duane Michals)
Обычно если не озвучить название этой фотографии (“Наблюдение за обнаженной”) и не попросить зрителя рассмотреть фотографию более детально, только наиболее внимательный зритель замечает тень, которая указывает нам на то, что фотография оправдывает свое название. Обнаженную женщину замечают все и сразу, но не тень разглядывающего. Трудно сказать, почему это так. Вероятно, это тень в силу тех или иных обстоятельств оказывается слабее акцентирована. Но так или иначе автор почувствовал, что без этого объяснения тут не обойтись. Возможно также, что это пояснение оказалось бы излишним, если бы зрители были бы достаточно искушены.
Рассмотрим другой пример. Перед нами фотография Нarry Callahan “Weed against sky, Detroit 1948” (Растение на фоне неба, Детройт, 1948). Стоит ли говорить, что ценность этой минималистичной фотографии как раз и состоит в том, что мы можем увидеть здесь не только и не столько растение на фоне неба? В данном случае, можно сказать, что название играет роль небольшой провокации, искусственного сужения смысла, потому что зритель не может не увидеть здесь также и фрагмент женской фигуры.
Давайте взглянем на фотографию авторства Séverine C.
Откровенно говоря, мое внимание привлекло то, что было вначале непонятно, висит ли на стене фото или это окно в соседнюю комнату и почему кровать, которую привычнее было бы увидеть в пионерском лагере, помещена в атмосферу, больше напоминающую тюрьму. Оказалось, что это фото было сделано в музее Пномпеня, созданным на месте одной из самых жестоких тюрем современности. В 70х годах красные кхмеры превратили здание начальной школы в тюрьму пыток. По оценкам, за время существования тюрьмы в нее были посажены примерно 17 000 человек, а вышли только семеро. Остальные умерли в том числе из-за жестоких пыток. Согласитесь, это обстоятельство создает совершенно другое представление о том, что мы видим на изображении. Теряется загадка, но возможно добавляется совершенно иной смысл. Хотя, впрочем, нас больше поражает то, что мы знаем об этой тюрьме из ее описания, чем то, что мы непосредственно видим на фотографии. Я думаю, что в данном случае не текст дополняет фотографию, а фотография текст.
Дуэйн Майклс, который уже упоминался выше, дает нам еще несколько интересных примеров взаимодействия фотографии и текста. Рассмотрим еще один:
Мне кажется, содержание этого изображения считывается вполне однозначно. Мы видим скорее всего фрагмент семейной сцены. Отец, по-видимому, не слишком доволен сыном. Мы видим это по его позе и выражению лица. Мать, вероятно, занимает более пассивную позицию, смотрит за развитием событий, но склонна поддерживать отца. А сын переживает конфронтацию, возможно и не чувствуя вины за собой. Давайте теперь прочтем текст, сопровождающий фотографию. Не уверен в точности своего перевода, возможно его можно было сделать и получше:
“Сколько я себя помню, мой отец всегда говорил мне, что однажды напишет мне специальное письмо. Но он никогда не говорил мне, о чем будет это письмо. Я пытался догадаться, какой тип близости между нами наконец возникнет, какая тайна или семейный секрет будет раскрыт. Я хотел, чтобы он рассказал, где спрятаны его теплые чувства. Но затем отец умер, а письмо так и не пришло ко мне. И я так и не узнал о месте, в котором скрыта его любовь.”
Фотография наполняется совершенно новым смыслом благодаря тексту. Текст как бы продолжает фотографию, дополняет ее. Здесь фотография самодостаточна, выразительна и может существовать без всякого текста к ней. Текст тоже не нуждается в иллюстрациях. Однако вместе они образуют нечто большее, чем просто текст и просто фото. Здесь мы имеем дело с визуально-вербальной формой, которая шире и интереснее, чем ее визуальная и вербальная составляющие. Имеют ли право на существование такие формы? Конечно, да! Но в каждом ли случае фотографию следует сопровождать такими текстами?
Иногда текст или немного информации об авторе может радикальным образом поменять наше впечатление от увиденного. Приведу два примера, которые я увидел у m3ch:
Перед нами стоит человек в непринужденной позе с окурком сигары в зубах. Однако, подпись к этой фотографии Августина Виктора Касасолы говорит нам о том, что перед нами сцена расстрела мексиканского революционера Фортино Самано. Через секунду он будет мертв, а я его мужество и бесстрашие войдут в историю Мексики.
Еще один пример. На этот раз это не фото, а две акварели одного теперь уже известного автора.
Думаю, ваше впечатление от этих акварелей будет иным, если вы будете знать, что на момент создания их автору Kieron Williamson было всего шесть лет.
мы могли видеть на недавней выставке перформанса Марины Абрамович в Москве. Мне трудно представить, как зритель интерпретирует такое изображение без знания того, что здесь происходит. А происходит здесь следующее: Марина Абрамович и Улэй (мужчина напротив нее) ставят свои эксперименты. Они кричат друг другу в рот, до тех пор пока один из них не упадет в изнеможении. Эксперимент длится несколько минут. Не стану навязывать вам своего скепсиса относительно происходящего в этом эксперименте. Мне лишь важно, что изображение меняет смысл, уточняется текстом, который я здесь привел.
Другая недавняя выставка являет нам несколько иной пример взаимодействия текста и изображений. Попробую описать свои ощущения. Оказавшись в Московском Доме Фотографии, обнаружил на одном из этажей выставку с названием Dance in Vogue. Одновременно с этим был выпущен вот такой номер журнала:
На выставке была представлена весьма интересная экспозиция, собравшая большое число мастеров фотографии. Представлены Хорст, Сесил Битон, Ричард Аведон, Хельмут Ньютон, Артур Элгорт, Жанлу Сьефф, Ирвин Пенн и многие другие. Журнал Vogue выпустил специальный номер, приуроченный к открытию исторической сцены Большого театра. Издание и экспозиция включили в себя многочисленные «танцевальные» фотографии, сделанные специально для Vogue за последние 13 лет.
С интересом просмотрел фотографии, отметив «звездность» состава. Получил огромное удовольствие, и что-то меня дернуло пройтись еще раз. При повторном осмотре обнаружил для себя небольшие комментарии к фотографиям. И вот я уже смотрю всю выставку заново. А если точнее, читаю тексты и нахожу их более интересными, чем сами фотографии. Приведу лишь два примера с сопутствующим текстом:
Девочка по фамилии Баранова заменила всего одну букву: не то чтобы в Париже кто-нибудь понимал разницу, но она сама словно чувствовала, что в историю надо вписываться поэлегантнее. Баронова стала одной из первых солисток новорожденного The American Ballet Theatre, но дальше уже жила жизнью скорей светской красавицы, чем балерины. Пережила ураганный брак и штормовой развод с импресарио Джерри Севастьяновым. Пережила трагическую гибель второго мужа Сесила Теннанта в автокатастрофе. И тихо закончила свои дни в семье младшей дочери в Австралии.
В Монте-Карло в 1911 году Шаляпин влюбился в юную Броню Нижинскую, а она в него. Назревал волшебный и безрассудный роман, безоглядный, без мыслей о будущем, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Дягилев и брат Вацлав не спохватились и не постарались все это остановить. Потому что у Шаляпина в тот момент уже была семья, даже две. Роман не состоялся, а Броню потом выдали замуж за хорошего человека. Она стала отличным педагогом и знаменитым хореографом, поставила много хороших балетов и один гениальный — «Свадебку». И там в экспрессивных массовых танцах воплотились самые жесткие ритмы, все импульсы начала 20-х. Только была эта «Свадебка» не про любовь, а про агрессивный обряд и принесение невесты в жертву.
Не знаю что думаете вы, но мне кажется, что эти тексты не требуют какого-либо визуального ряда. Читать их интереснее, чем смотреть сопутствующие фотографии, пусть они и сделаны признанными мастерами фотоискусства. Если в случае с текстом, сопровождавшим фотографию Дуэйна Майклса, при объединении текста и фото происходит умножение смыслов, то в данном случае происходит разъединение, дизъюнкция. Фотографии мешают или по крайней мере не помогают воспринимать информацию «текст + фото». Они более бесхитростны и примитивны, по сравнению с текстами, если вообще такое сравнение возможно. Тексты более ловко составлены, и при этом лаконичны. Вы можете не согласиться со мной в данном примере, но не станете оспаривать тот факт, что гиперталантливый текст способен затмить даже талантливые фото.
Как уже отмечалось выше, сильные фотографии в принципе не нуждаются в поясняющих текстах. Самодостаточность – это их сильная черта. Даже в том случае, когда сильное фото сопровождается сильным текстом, фотографии остаются интересными и привлекательными. Такая же история – тексты к выставкам. В идеале, вы приходите на выставку и никаких дополнительных текстов вам не нужно. Ну да, неплохо знать автора, время, когда сделано фото. Можно сказать несколько поясняющих слов, которые, возможно, создадут немного контекста для просмотра. Но если выставку приходится объяснять зрителю, то разве это не тоже самое, что необходимость объяснять отдельные фотографии? Сейчас четко прослеживается тенденция, что без объяснительных слов выставка “не идет”. Это связано с необходимостью “продавать” контент зрителю, а как известно, хороший товар особо и не нуждается в рекламе. Для меня вернейшим признаком второсортности выступает заумность текста, многословность, избыточность словестных конструкций. Например, фраза “автор исследовал вопрос возможности осознания необходимости решения проблемы самоидентификации” немедленно хоронит в моем сознании и автора фотографии и его куратора, допустившего скверный текст и скорее всего столь же скверные фотографии, ибо хорошие фотографии не нуждаются в скверных текстах…
Источник: