Балетная пачка, взлетевшая над Петроградской стороной и стрелкой Васильевского острова. То есть над макетом Петроградской стороны и стрелки, там, где их разделяет Нева, висит пачка парижской этуали, звезды парижского балета Элен Тесмар, подаренная балериной петербургскому Театральному музею. Символ, если можно так выразиться. Танец, взметнувшийся над городом.
На том месте, где был в советское время ГИПХ (Государственный институт прикладной химии, с 1992 года – «Прикладная химия», государственный научный центр), в 2016 году появится Дворец Танца Бориса Эйфмана. Строить его будет голландская архитектурная компания UN Studio theaterdvies by ARUP, финансирует работы компания «ВТБ-Девелопмент». Руководят голландской фирмой архитекторы Бен ван Беркель и Каролина Бос.
Некоторое время они работали у легендарной современной архитектриссы (образуем окказионализм) Захи Хадид. Ее проекты в той же мере гениальны, в какой безумны, по каковой причине не все они воплощены в жизнь. Есть ведь поэты для поэтов (к примеру, Велимир Хлебников), а Хадид – архитектор для архитекторов. Вернемся к балетной пачке, повисшей над Невой, вернее, над Тучковым буяном – ныне Набережной Европы. Это центральная часть выставки «Театральная архитектура Санкт-Петербурга», открытой в Музее театрального и музыкального искусства.
Проект реализован по инициативе и при финансовой поддержке «ВТБ-Девелопмент». Дизайнер проекта, питерский архитектор Борис Бейдер, выбран не без смысла. Его здание Театра Буфф на Заневском проспекте – один из самых удачных театральных проектов последнего времени. Современная архитектура многих может раздражать, но никаких претензий по части нарушения архитектурной среды к этому зданию быть не может. Черный монументальный куб отлично вписан в ландшафт хрущевских и брежневских новостроек.
Открытие выставки изящно совместили с презентацией новой книги на ту же тему «Театральная архитектура Санкт-Петербурга». Завершается книга все тем же проектом голландских архитекторов, над которым в зале музея повисла балетная пачка парижской этуали. У каждой выставки своя сверхзадача, некая идея, что ли. Месседж, чтобы уж совсем красиво высказаться.
Сверхзадача нынешней выставки очевидна. Неприятие общественностью города всех и всяческих новых архитектурных строений в историческом центре яснее ясного. Оно довольно странно. Разговоры о городском строительстве и разрушении архитектурной среды заменяют для нас совсем другие темы. Анафемы на это расходовать непрактично, куда-нибудь еще сгодятся. Рядом с Московским вокзалом построили неоднозначную «Галерею». Некрасиво? Но многолетняя яма за забором на Лиговке, единственное свидетельство миллиардных затрат, была еще некрасивее.
У всех на памяти невнятная история со строительством нового здания Мариинского театра. Общественные протесты против проекта американского архитектора Эрика Оуэна Мосса (чем уж так плох был этот проект, до сих пор не пойму). Международный открытый конкурс. Победитель конкурса – француз Доминик Перро, проект которого не менее экстравагантен, чем моссовский. Огромный котлован на месте Дворца культуры имени Первой пятилетки, уже получивший в городе прозвище «Марианская впадина». И завершение эпопеи – строить новое здание театра теперь будет другой архитектор по другому проекту.
Такие прецеденты неприятны. Значит, во-первых, нужна уверенность в том, что ничего подобного не случится. В 2016 году на месте бывшего ГИПХа вознесется Дворец Танца – такой, каким и задуман. И во-вторых, что гораздо важнее, этот дворец не нарушит архитектурную среду города. Будет вписан в традицию театральной архитектуры Санкт-Петербурга. Архитектура – странное искусство. Самое консервативное и самое революционное, поскольку более других зависит от привычки зрителя, реципиента.
Человек привык к знакомым очертаниям зданий. Ему, его глазу неприятно незнакомое, новое, ни с того ни с сего выросшее на его улице. Но потом он к этому новому привыкнет. Глаз притерпится. Лучше, чтобы глаз притерпевался к чему-то эстетически приемлемому. Ничего хорошего для глаза и для психики не будет, если город станет «похож на бред малокультурного фантаста». Точно так же ничего хорошего не будет, если глаз горожанина притерпится к дурновкусным ложноклассическим фасадам под старину. Здесь, как в медицине, необходима мера.
Экспозиция в Театральном музее призвана убедить посетителей, что мера эта новым зданием на бывшем Тучковом буяне нарушена не будет. Для этого вокруг макета Набережной Европы расставлены макеты и планы театральных зданий Санкт-Петербурга с XVIII по XX век.
Мысль сама по себе любопытная. Театральная архитектура в России, как и сам театр, – явление позднее, новаторское, революционное. К театру и театральной архитектуре привыкали, как привыкали к брадобритию или мореплаванию. Первый театр в России пыталась создать сестра Петра I Наталья Алексеевна, добрый гений свирепого реформатора России. Даже писала пьесы. Но Петру было не до театра. И дело заглохло до 50-х годов XVIII века, до Федора Волкова. Тогда в Петербурге была поставлена трагедия Сумарокова «Хорев», а в Москве – комедия Ле Грана «Новоприезжие» (любопытно, как бы сейчас перевели ее название? «Иммигранты»? «Гастарбайтеры»? «Лимита»?).
На выставке представлены макеты старых театральных зданий. Вот Вольный российский театр Карла Книппера на Царицыном лугу, нынешнем Марсовом поле. Довольно мрачное деревянное здание, возведенное в 1781 году. Здесь ставили «Недоросля» и «Бригадира» Фонвизина, комедии Екатерины II. В 1796 году по приказу Павла I театр уничтожили за один день. Он очень не любил свою матушку и все, что с ней связано…
Вот театральные здания, построенные в Ленинграде в 1920-е – 1930-е годы, все тот же Дворец Первой пятилетки, но не обезображенный поздним сталинским ампиром, а еще конструктивистский, строгий, без «архитектурных излишеств»; вот Дворец культуры имени Кирова (возле этого здания однажды в полном восторге застыл один мой знакомый итальянец, историк и теоретик архитектуры: «Какая смелость! Какая энергия!» Признаться, я никакой энергии не почувствовал… У архитекторов – свой глаз); вот Театр Ленинского комсомола, ныне «Балтийский дом».
Архитектура раннего советского конструктивизма – особый случай. Весьма интересный. Для архитекторов она прекрасна, поскольку они видят архитектурную идею. Для жителей – не слишком прекрасна, поскольку архитектура как никакое другое искусство зависит от материалов. Хорошее стихотворение можно написать на плохой бумаге – хорошее здание из плохих строительных материалов не построишь. Так что здания раннего советского конструктивизма, сделанные из архискверных строительных материалов, – архитектура для архитекторов.
Случайно или сознательно, но подбор материалов выставки оказался на редкость удачен, ибо он посвящен в основном или XVIII, или раннему XX веку, то есть тем временам, когда здания, макеты и планы которых представлены на выставке, были внове. В XVIII веке – потому, что они вообще были внове: театр был новой, невиданной институцией, к которой приходилось привыкать. В начале ХХ века привыкать надо было к новому архитектурному стилю – конструктивизму, в России не прижившемуся, но обновившему архитектуру всего мира. Это такая артподготовка к центру выставки, к макету будущего Дворца Танца.
Само здание должно быть ярко-белым. Большой вопрос, как оно сохранит белизну в условиях питерского климата. Чистить придется. Оно невысокое, но весьма причудливой формы. Крыша напоминает очертания реактивного самолета. Танец все-таки, а современный танец – значит, и полет современный. С одной стороны вокруг макета разложены прочие проекты. Есть и первый, с которого началось воплощение идеи Бориса Эйфмана о Дворце Танца. Это проект мастерской Евгения Герасимова.
Как видно, в свое время он пришелся по душе одному из самых ярких современных хореографов. Как все новаторы в одном виде искусства, в других Эйфман консервативен или старомоден. Дворец Танца у Герасимова получился похожим на Дворец культуры позднего сталинского ампира. Колонны, пилястры – скучно, но глаз не раздражает. Есть и другие проекты, представленные на международном конкурсе, победителем которого стали голландцы. Ребристая, гигантская шкатулка норвежской фирмы SNOHETTA, сияющая полусфера французских архитекторов Ateliers Jean Nouvel. Пожалуй, самый интересный из всех – в самом деле голландский проект.
С другой стороны макета разложены разные документы, связанные с эйфмановской идеей собственного театра. В общем, это не слишком нормально, что у знаменитого хореографа и его труппы не было своего театра. И, в общем, не очень нормально было и то, что в самом центре города располагался институт, занимавшийся прикладной химией для нужд оборонного комплекса. Обеззараживание почвы, наверное, тоже придется провести, прежде чем взовьются балетные пачки.
Впрочем, вполне возможно, что обеззараживание почвы – это гуманитарный бред. Опытный завод ГИПХа по производству чего-то химического работает в поселке Кузьмолово, куда и переберется сам институт. В Питере располагалась контора с лабораториями и небольшими производствами. Много специалистов работало за письменными столами и в небольших лабораториях. За маленькие деньги. В общем, та еще «обитель славная трудов и чистых нег». Здание на проспекте Добролюбова было очень длинное. Если что-нибудь вычурное, ярко-белое появится на месте этого НИИЧАВО, будет славно.
Самый первый документ о будущем Дворце Танца датирован 1988 годом. Это письмо Бориса Эйфмана заместителю председателя Исполкома Ленсовета Валентине Матвиенко с предложением создать в Ленинграде Международный центр балета. Будущему историку этот документ будет интересен как свидетельство «преемственности поздне- и постсоветской управленческой элиты». Возможно, это поможет ему разобраться в сложностях постсоветского развития России. Но не будущим историкам, а нам, современникам, любопытно и интересно почувствовать странную связь времен.