https://flowercompany.ca/brampton/
flowercompany.ca
В лучах подсветки можно различить остатки скульптурпограничника и его собаки, огромного значка ОСОАВИАХИМа и маленького макета Мавзолея, фигуру девочки с бабочкой, закрывающей лицо, и зэка в ватнике… Тем временем на одну из стен идет проекция страниц «Манифеста Коммунистической партии» на всех языках. Она — мостик к основному проекту биеннале, где публичные чтения «Капитала» происходят каждый день, но также и к пространству бывшего кинотеатра «Ударник», где в 2013 году была впервые показана «Коллекция археолога».
Григорий Давидович, объекты раскопок, кстати, вполне реальных, о которых можно посмотреть фильм здесь же, на выставке, своего рода обманка — tromp l’oei. Но не живописная, а скульптурная. Эти объекты были созданы вами, «похоронены» в земле Тосканы, «найдены» через несколько лет, а затем предъявлены в качестве руин. К чему такие сложности, когда руинированных пионеров с горнами и спортсменов с мячами лет 15 назад можно было найти в любом городском сквере, от Москвы до самых до окраин?
Гриша Брускин: Если это и «обманки», то созданные не длятого, чтобы кого-то обмануть. Наоборот, для меня принципиально важно, чтобы их не принимали за находки арт-объектов советского прошлого. Ни одна из этих скульптур не могла появиться в то время в качестве украшения парка или стадиона. Ни девочка с бабочкой — символ счастливого советского детства, ни тем более зэк в ватнике… Это не советские Помпеи, это их образ, изображение. Имитация искусственных руин, или — раскопки идей. Фантазия художника, если угодно, моя «игра в бисер».
Да, но имитация весьма тщательная. Мы с коллегами пытались понять, из чего сделаны скульптуры. Вроде бы камни, но тогда почему выглядят как старая бронза?
Гриша Брускин: Это и есть тот ключик к пониманию проекта, который я предлагаю зрителю. Та нестыковка, что должна насторожить зрителя. Она закладывалась изначально. Бронзовая скульптура не может ломаться так, как мраморная, например, или гипсовая. А у мраморной скульптуры не появляется та патина, что у бронзы. Я вылепил объекты из пластилина, перевел в гипс. Затем их сломал. Склеил вновь, «потеряв» некоторые части. После этого отлил их в бронзе. Чтобы было понятно, что это «искусственный» объект.
Получается бронзовая копия разрушенных каменных фигур? Интересная перекличка с проектом «Cерийная/ Переносная классика» (Serial/ Portable classic), который показывает Фонд Прада в Венеции и Милане. Там демонстрируют приключения античных образцов в тиражированных копиях в разных материалах от древности до наших дней.
Гриша Брускин: Нет, у меня история иная. Она не о тиражировании и медийных технологиях, а о памяти.
Но античные памятники — это «фундаментальный лексикон» Нового времени, если вспомнить название одного из ваших проектов. А у вас — «фундаментальный лексикон» советской цивилизации. Разве не так? И в том, и в другом случае — руины прошлого, которые предстают в репродукциях символом «золотого века».
Гриша Брускин: Что касается «золотого века, то на выставке в «Ударнике», напротив, многие зрители говорили о трагическом впечатлении, которое производила выставка. «Ударник» — часть Дома на набережной, многие обитатели которого были арестованы и расстреляны в 1930-е годы. Утопия и трагедия в этом месте встречались, равно как и прошлое, и будущее.
Но в Италии мотив руин, естественно, выходит на первый план. Со времен Ренессанса руины символизировали старый языческий мир, дохристианскую эпоху. Потом появился мотив Аркадии, меланхоличной пасторали. Позже руины так вошли в моду, что стали создавать искусственные руины, в том числе художники в своих работах, как, например, Юбер Робер или Пиранези. «Коллекция археолога» в Италии выглядит продолжением тех фантазийных руин. К тому же проект вписывается естественным образом в саму Венецию, в город, который похож на тотальную живописную тщательно культивируемую руину.
Вы как-то говорили о театре памяти, который пытался строить Джулио Камилло в XVI веке. Эта тема вас, наверное, занимала?
Гриша Брускин: Она занимает меня всю жизнь. Особенно в этом проекте. Не только легендарный Джулио Камилло, но и традиции искусства памяти предполагают помещение фигур памяти, аллегорий в архитектурное пространство. «Раскопки» революционных идей в здании церкви — точный вариант подобия театра памяти. Для меня, конечно, это очень важная часть содержания проекта.
Психологи говорят, что память отнюдь не аналог базы данных в компьютере, которую можно вытащить и использовать в нужный момент. Мы вспоминаем фактически не столько само событие, сколько свое предыдущее воспоминание. Получается, что память — это еще и постоянное «стирание» и самокорректировка. Тема «подвижной» памяти и образ раскопок не противоречат другу? Объекты, найденные археологами, не меняются же…
Гриша Брускин: Но меняется их трактовка. Память связана с историей. История — это то, что люди вспомнили, записали и оставили потомкам. Но многие события и огромное количество фактов не записаны, о них никто не вспомнил. Более того. Даже то, что осталось в записях и памяти людей, в разные эпохи может интерпретироваться по-разному. Вот человек вспоминает свою жизнь. Какие-то события всплывают, как в романе Марселя Пруста, со вкусом печенья Мадлен. О каких-то событиях мы не хотим поведать, потому что мы в них не так хороши, как нам хотелось бы. Какие-то травмы стерты из памяти — они слишком тяжелы, чтобы их помнить. Есть масса причин что-то отвергнуть и поводов что-то вспомнить неожиданно. Поэтому память относительна. Естественно, этот проект — рассуждение о памяти, об истории и о том, что она может быть разная.
Вы подарили фонду Кверини Стампальи фарфоровую скульптуру андрогина — «Меланхоличного воина». Насколько важен для вас выбор материала: бронзы или фарфора, гипса или фотографии, ткани или бумаги. Фарфор — это отсылка к хрупкости? К роскоши?
Гриша Брускин: Роскошь — это то, что меня интересует в последнюю очередь в жизни. Фарфор — божественный материал. С одной стороны, хрупкий. С другой — самый долговечный. Если фарфоровую вещь не разбить, она может жить тысячелетия. В отличие от металла, фарфор не окисляется, он не боится влаги, как гипс. Хрупкость и вечность — сочетание необыкновенное. Идеальный материал для «вечных” скульптур и…”вечных” идей.
Два ваших проекта в Венеции — «Алефбет» и «Коллекция археолога» — как-то связаны?
Гриша Брускин: Безусловно, связаны. Оба — о мифологии, о сакральном. О том, как это сакральное создается. Оба связаны с моей жизнью. Жизнь в мифологическом пространстве Советского Союза — близкая для меня тема. Я эту жизнь проживал. Поэтому и мифология, и человек, живущий в этом мифе, и, соответственно, тема отчуждения — мне важны и интересны. Было ведь несколько слоев отчуждения: гражданина и государства, индивида и коллектива, вообще «Я” и «ОНО», о чем, в частности, писал философ Мартин Бубер. Проект же «Алефбет» — исследование того, что представляют собой такие понятия как «народ”, «нация”, «этнос”. Существует ли национальное искусство? И, если cуществует, то что собой представляет? И тот, и другой проекты — это моя жизнь.
Источник: