Музею Анны Ахматовой в Фонтанном доме — 21 год. Нина Ивановна Попова, директор музея с момента его основания, филолог, выпускница Университета, рассказала о своем понимании музейной жизни и работы на примере одного молодого и современного музея Петербурга.
— Музей считается средним как по объему фондов и количеству экспонатов, так и по посещаемости: сейчас к нам приходят около 40 тысяч человек в год, а начинали с тысячи, и казалось, что если мы «сделаем» тысячу — это будет очень важно для музея и для города. И тогда мы стали думать о музейном контексте и его расширять: музей посвящен истории жизни Анны Ахматовой, ее поэзии, жизни ленинградской интеллигенции до и после Великой Отечественной войны, художественной культуре Ленинграда того времени. В последние годы мы разработали огромное количество детских программ, связанных с литературой: мы понимаем, что музей обращен не в прошлое, хоть и рассказывает о нем, а к молодым, тем, кому 16–20 лет. Надо делать такой музей, чтоб им было интересно, тогда наше дело будет жить долго. Только что мы отметили 110-летие Антуана де Сент-Экзюпери выставкой и спектаклем по «Маленькому принцу».
В 1989 году, когда открывался наш музей, он планировался как филиал Музея Ф.М.Достоевского. Экспозицию во флигеле Фонтанного дома создали за полгода. Это была попытка вернуть из небытия имя Ахматовой в контексте истории петербургской культуры. Через год музей стал самостоятельным, получив это имя: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Я здесь уже 21 год, и Музей для меня — это не только постоянная экспозиция, выставочный зал на втором этаже, временные выставки каждый месяц; но это еще и жизнестроительство. Жизнь людей, с которыми я работаю, стиль работы, поведение, взаимоотношения — всё это жизнь Музея.
— Конечно, сейчас все музеи так развиваются, здесь нет нашей особости. Мы подхватываем то, что принято во всем мире.
— Расскажите, пожалуйста, о тех последних тенденциях в музейном мире, которые вы реализовали у себя?
— Одно из самых непростых дел — наладить диалог с детьми. Недавно в контексте VI Фестиваля детских музейных программ состоялась выставка «Параллельный Петербург», которая пользовалась успехом. Это о нашем городе, увиденном глазами детей и подростков разных диаспор. Было опрошено около 300 детей: каким они видят Петербург, просто ли им здесь живется, представлены их размышления о будущем, о своем месте и своей профессии в нем, о своей семье, о счастье. Нужно уметь с детьми разговаривать, слыша их, реагируя на их ответы, вести с ними диалог. С нами работали две аспирантки Высшей школы экономики, которые специально занимаются этими проблемами.
Я считаю диалог музея со своим посетителем очень важным слагаемым нашей работы. Это раньше музеи были самодостаточными: экскурсовод вел себя как в театре одного актера. И все должны были приходить и слушать. Но времена меняются. Когда открылся Музей Ахматовой, наступила другая эпоха. Стал важен диалог — не в прямом смысле: вопрос-ответ во время экскурсии — а диалог как такое устройство музея, которое должно через литературу или в связи с литературой вести разговор с человеком о том, что ему важно, интересно, что составляет некий нерв современной жизни.
Мы участвуем в работе Европейского музейного форума (в 2004 г. получили диплом за новую экспозицию) — в очень интересной европейской организации музейных людей, которые пытаются преодолеть академизм. Сегодня литературные музеи Европы видят свою задачу не только в том, чтобы рассказать, как велик был тот или иной поэт или писатель. Они еще пытаются ответить на вопрос, что в жизни этого писателя и в самом музее есть такого, без чего не могут жить люди в современном социуме. Представляя свой музей на заседаниях форума, музейщики должны ответить на вопрос: «Кому важен ваш музей? Почему без него не может жить современное общество»? Вот когда ставишь перед собой такие вопросы, то начинаешь думать о том, каковы люди, живущие сейчас, какие у них сейчас проблемы, что для них значит имя Ахматовой. Надо найти что-то такое в мире Ахматовой, чтобы им было интересно сейчас, помогало бы понять свою позицию, понять что-то и про себя, и про историю этого города. Понять, может быть, как жить, не впадая в отчаяние, где камушки, на которые нужно опереться, чтобы сложить из них дорогу, выстроить свой путь? Это вопросы, на которые мы пытаемся ответить.
Музей — провокативен. Он провоцирует человека на консервацию сознания, на остановку жизни, но вопреки этому, должен быть обращен в будущее. У музея должна быть жизнеспособная идея, притом что музей — замкнутая консервативная система — в прямом смысле: музей останавливает прошлое, консервирует его, жизнь музея должна быть интенсивной, с размышлением о будущем, чтобы ничего не закисало, чтобы не останавливалось время, чтобы не останавливалась жизнь.
— Да. Не сразу, конечно. В музее Ахматовой я научилась размышлять о том, какие бывают модели поведения людей, как музей связан с тем, что происходит за окнами, в большом мире, и это в совокупности приводит к очень важному чувству — чувству ответственности. Перед коллегами, собой, перед Ахматовой, в конце концов. Если в своих размышлениях апеллируешь к чему-то серьезному, то мельчить не получается — пришлось искать такой стиль организации музейной жизни, который бы «не дребезжал».
— Ужасно трудно. У меня не было никакого опыта. Какой я хотела быть, я знала, но как это сделать, было совсем непонятно. Училась на ошибках, через неудачи. Пришлось уволить нескольких человек из первого состава сотрудников, который был при моем приходе. Пришлось пройти через суды: некоторые сотрудники были не согласны с увольнением. Но эти события научили меня самому главному: ощущать себя частью социума в широком социально-историческом смысле. Начать размышлять, как устроено все в нашей стране и что такое — «быть начальником» учреждения культуры.
— Есть несколько направлений нашей работы. Только сейчас мы с коллегами обсуждали структуру издаваемой нами книги «Фотолетопись жизни Анны Ахматовой» по материалам фондов нашего музея. Если говорить об издательской политике музея, хотели бы выпустить книгу о жизни Ахматовой.. Мы считаем, что толковой книги о великом поэте нет. Книгу, связанную с историей экспонатов и с историей общества, с историей России. Не впадая в академический стиль исследования, с одной стороны, не делая крен в музееведение, с другой, — это очень трудная задача. Каждый год музей выпускает новые издания. Хотим представить нашему читателю, посетителю важные для нас вещи, объяснить смысл нашей профессии, показать зачем нужны музеи, какие возможности дает музейная экспозиция. Рассказать про наши экспонаты, конечно, их историю, про то, как она пересекается с жизнью Ахматовой.
— Поначалу я очень многого ждала от университетского образования, потому что моя учительница тоже заканчивала Университет, считала, что только Университет может дать мировоззренческую основу тем, кто занимается историей русской культуры. На первых курсах было очень много лекций типа: «История КПСС», «Введение в языкознание», «Введение в литературоведение»; это было тяжело, нужно было преодолевать идеологизированную схоластику. В 31-й аудитории на филфаке, когда на лекции собирался весь поток, иногда среди студентов появлялся Иосиф Бродский, который вольнослушателем пытался постичь марксистско-ленинскую науку.
Помню, что года через два-три пришлось пройти через сильный кризис, для меня очень важный. В схоластическом преподавании первых лет терялся смысл: «во имя чего я пошла в университет?». Я училась в 1958–1964 гг., в это время филология только-только освобождались от догм преподавания. Спасало то, что были замечательные учителя. На 3-м курсе стала заниматься лингвистикой. С Людмилой Александровной Ивашко мы ездили в экспедиции в псковскую деревню, затем на Север, на Печору, собирали и записывали диалектные говоры. Но все равно было ощущение, что я в лингвистике теряю ориентир, я переживаю литературу не через стихию языка. Кризис помогла мне разрешить Л.А.Ивашко, познакомив с профессором Борисом Александровичем Лариным, который, выслушав мой, видимо, сбивчивый рассказ о том, что я не знаю, что выбрать, лингвистику или литературоведение, сказал мне, что надо быть филологом, надо стать филологом. Геннадий Владимирович Иванов, к которому я пришла на семинар о Щедрине, стал для меня тем человеком, который привил исследовательское чувство, научил филологическому отношению к тексту. Диплом я писала по «Пошехонским рассказам» М.Е.Салтыкова-Щедрина. А главное — у меня появилось ощущение, что у меня есть профессия.
Важный для меня курс «Романы Толстого» читала Елизавета Николаевна Куприянова, работавшая тогда в Пушкинском Доме. На послевоенных книжных развалах мне купили два тома «Войны и мира», по ним я училась читать, это была самая любимая книга моего детства и отрочества. Самая неразгаданная, такая таинственная для меня история жизни людей, где столько вопросов, на которые надо найти ответы. И вот, как ни смешно сказать, эти ответы я нашла для себя на 5-м курсе. Летом я поехала работать в Ясную Поляну экскурсоводом, где для меня открылось обаяние литературного музея, связанного с историей жизни людей, в свою очередь связанных с литературой, обаяние текста, написанного именно здесь, обаяние места жизни писателя и его героев, ощущение присутствия писателя — тогда я заразилась музейной работой.
Меня всегда потрясала ее великая способность соотносить разные события петербургской истории, ощущать себя частью единого процесса. Именно Анна Андреевна научила меня чувству пребывания земного человека в вечности. Обычно этому учит христианская религия. Ахматова была человеком христианской культуры, несомненно, но она меня этому научила в светском понимании. И это для меня очень важно.