Скандальность как составляющая успеха не подвела Савадова: цена на его работы перешагивает за $ 100 тыс Наталья Кравчук/Корреспондент
Арсен Савадов рассказал Корреспонденту о своей жизни на два государства — в Украине и США, месте эпатажа в искусстве, а также о том, кто и за сколько покупает его работы.
Когда речь заходит об Арсене Савадове, к тому, что он входит в пятерку самых дорогих и имеющих имя на Западе украинских художников, знатоки современно искусства непременно добавляют и менее однозначные эпитет — «скандальный».
48-летний Савадов , уже без малого 20 лет живущий на два города — Киев и Нью-Йорк, — практически каждым своим проектом эпатирует зрителя. Так, для проекта Мода на кладбище ему позировали, усевшись на могильных плитах, профессиональные манекенщицы в модных туалетах и тут же поблизости проходила попавшая в кадр похоронная церемония.
И это, пожалуй, был еще самый мягкий проект Савадова. Работая над Донбасс-шоколадом, он не только обрядил суровых шахтеров в балетные пачки, но и уговорил их подчеркнуто демонстрировать собственную сексуальность. А в Книге мертвых его моделями стали пережившие скальпель патологоанатома трупы, которых художник устроил в позах живых людей в декорациях обычной квартиры.
Скандальность как составляющая успеха не подвела Савадова: цена на его работы перешагивает за $ 100 тыс., они выставляются в лучших галереях мира и продаются на именитых аукционах. Хотя это, по словам художника, не самоцель. Своей целью он называет свободу — убить раба в себе и помочь в этом всем желающим.
Насколько мастер справляется со своей сверхзадачей, могут судить посетители киевской галерея Коллекция — там до 3 апреля экспонируется выставка живописи Савадова Бегство в Египет. Так же называется заглавная картина: задуманная еще до начала арабской весны, сейчас она приобрела новый смысл — несколько ироничный.
Впрочем, ирония или самоирония присуща практически всем работам Савадова. Да и в жизни он не прочь посмеяться, что демонстрирует во время беседы с Корреспондентом .
А тема эскапизма — бегства, хотя бы временного, в какую-то лучшую, более яркую реальность — для него так же важна, как и для многих украинцев.
— Я там жил. Но вернулся. Я все-таки из семьи художников [отец Владимир Савадов — художник-график], у нас есть традиции, и традиции эти корнями в этой культуре.
Да, прыгать из культуры в культуру было модно в начале 1990-х. Но все уже давно самоопределились. И я в том числе. Я — украинский художник. Но продолжаю жить по полгода в Нью-Йорке. Это дает мне ощущение личности над границами, некий космополитизм. Но не вульгарного толка — для культурной личности очень важен момент обмена. К тому же у меня регулярно проходят выставки в США.
— Да, и местные тоже. [Миллиардер Виктор] Пинчук , [вице-премьер Сергей] Тигипко . Есть у [народного депутата Василия] Хмельницкого.
— Понимаете, он пока тяжеленький. Но есть интересные люди, интересные коллекционеры, есть уже личности в этом бизнесе. Это все-таки миллионная страна, ну и Киев — город-миллионник. Все будет. Я вижу перспективы. Ну не может быть, чтобы в Пекине было современное искусство, в Дели было, а в бывшей практически постиндустриальной стране не было. Это невозможно.
— Ваши проекты Донбасс-шоколад, Книга мертвых, Мода на кладбище вызвали, мягко говоря, неоднозначную реакцию. Насколько, по-Вашему, важен эпатаж в искусстве?
— Важен, он снимает мещанскую спесь с многих. А в людях необразованных выявляет еще и худшие качества. Это очень хороший маркер — и мерило личного мещанства, и выход на какую-то свободу, если она возможна в таком сложном обществе.
— Если эпатаж используется лишь как прием [привлечения внимания], этим все и закончится. А если в резонанс попал сам автор и пережил определенные события, психические — так как это все психический экран, — то и резонировать [в обществе] оно будет так же мощно, как и переживал это автор.
— Для Вас лично эти проекты тоже были преодолением внутреннего мещанства? Выходом в пространство свободы?
— А работать с людьми сложно было? Как Вы уговорили моделей позировать на могилах, а шахтеров — одеться в балетные пачки? Думаю, разве что трупы, которых Вы использовали для Книги мертвых, не сопротивлялись.
— Они не сопротивлялись, но они тоже имели определенное влияние на нас. Да, это все трудно. Мы и уговаривали, и убеждали, и обманывали. В [направлении искусства] авангарде не важно, как ты сделаешь, важно что-то создать. То есть важен результат. Нет, не так цинично, конечно, но одна из стратегий и методологий авангарда — переход границ, трансгрессия.
За счет этого и созданы данные проекты. Приходилось, конечно, манипулировать. Но это все были, прежде всего, не фотосессии, а перформансы. Сталкивание нескольких групп, тем, организаций между собой. Эффект коллайдера, но с непредсказуемым до конца результатом.
— Никто не хотел уходить. Эти проекты еще годами преследовали тех людей, которые участвовали, — они хотели вернуться в эти эталонные состояния. При всем шоке и начальных каких-то оскорблениях потом люди приходили в восторг.
— Да! И это, может быть, одна из центральных фишек. Собственно, то, ради чего я занимаюсь искусством.
— Сложно повлиять на большие массы… Я еще, пожалуй, один из тех художников, которых народ потребляет, потому что я не делаю полосочек и квадратиков [нефигуративную живопись]. Я все-таки занимаюсь антропологией, историей жизни человека. А в целом… пожалуй, искусство не может влиять на большие массы.
Но нет нигде больше такой степени свободы — ни в каком спорте, ни на каких гонках. Только в искусстве. Пусть оно и продажно, но в нем есть свобода.
— Так вот, не возникало ли у Вас искушения просчитать рынок, предугадать вкусы публики и создать что-то такое, как Дэмиен Херст делает. Этакий вариант бриллиантового черепа — чтобы мешок денег и слава на весь мир?
— (Задумывается.) Не дали. Не дали мне так искуситься. (Смеется.) Манипулировать этим не так просто. Да, это делает [открывший Херста британский коллекционер и галерист Чарльз] Саатчи, но… Вопрос достойный, но на него нет ответа. Хотели бы или не хотели бы — видать, просто судьба не такая.