Сергей Ходнев о выставках к 200-летию Венского конгресса
В Австрии открылось сразу несколько выставок, посвященных 200-летию Венского конгресса. Сергей Ходнев объясняет, чем это мирное событие удостоилось такой чести
Война красноречива, мир — не очень. Уж если с семьями так получается, что «несчастье по-своему» автоматическим образом всем интересно, в отличие от однообразного счастья, то про коллективное человекоубийство что и говорить. Страдание каждой жертвы войны ужасно как факт, любой художественный взгляд на него так или иначе обречен на сочувствие: Калло, Гойя и толпа призеров World Press Photo могут поручиться. А мир — ну что мир? Художественное свидетельство о том, что нивы колосятся, а довольные хлеборобы трудятся, чаще всего вызывает разве что неосознанное желание понять, где именно тут червоточина.
Так что у выставки о войне в любом случае есть фора, которой у выставки о том, как делался завершивший ту или иную войну мир, быть не может. К тому же военные события оставляют массу материальных свидетельств, это очень предметная тематика. А мирные переговоры сплошь и рядом оставляют после себя только подписанную высокими договаривающимися сторонами бумагу. Если повезет — еще перо, которым эту бумагу подписывали. Или стол, на котором это происходило. Или портреты участников переговоров; с этим-то после изобретения фотографии стало попроще. Опять же поля исторических сражений обладают не всегда понятнойпритягательностью для путешественников, еще греки ездили, должно быть, на Фермопилы, а мирные договоры сколь угодно исторического значения сплошь и рядом приходилось обсуждать и подписывать невесть где. Военный лагерь в болгарской глуши (русско-турецкий Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года) или изба в заснеженной деревне близ Пскова (Ям-Запольский мир с Польшей 1582 года) как-то не стали объектами массового туристического интереса.
Правда, международные мирные конференции, особенно на высшем уровне, все-таки проводят в менее импровизированных условиях и обставляют их как минимум комфортно, иногда даже не без нарядности. Но все равно чествовать их выставками — занятие, как правило, довольно умеренной увлекательности. Исследовать подковерную грызню дипломатов и полутона дипломатических уступок — это да, это бывает и любопытно, и поучительно, но визуальный материал хромает. И только одно событие на этом фоне выглядит колоссальным исключением — общеевропейский конгресс, который проходил в Вене двести лет тому назад.
Выставок, посвященных этому юбилею, в Вене проводят несколько. Есть узкие сюжеты, что, в общем, тоже любопытно: не всякая конференция оставляет по себе материальную память в таком количестве частных бытовых областей. На выставке в Шенбрунне, например, история Венского конгресса показана через всевозможные экипажи того времени, от церемониальных карет до наемных фиакров, и это по-своему логично: парадных выездов, на которые сбегался глазеть весь город, за те девять месяцев 1814-1815 годов было предостаточно, да и держатели наемных экипажей наверняка за это время озолотились, учитывая, что в Вену съехалось несколько десятков тысяч гостей, ведших весьма оживленную жизнь. В музее фарфора чуть позже, 9 марта, откроют выставку «Кофе на конгрессе». Тоже понятно: ну как же на долгих переговорах без кофе; в императорском дворце Хофбург, где жили самые важные участники конгресса, круглые сутки держали наготове горячий кофе на шестьсот чашек.
Но главная выставка (под названием «Европа в Вене») открывается в музее Бельведер, и у нее охват более глобальный, под стать и значимости события, и его декоративной пестроте. В принципе, конгресс был задуман так, что основные вопросы устройства посленаполеоновской Европы решались чрезвычайно узким кругом: Австрия, Пруссия, Россия, Англия (потом, благодаря сверхчеловеческой изворотливости Талейрана, и побежденная Франция оказалась в этом клубе). А все остальные государства — от Португалии и Испании с их громадными колониями до крошечных немецких княжеств — на этом празднике чаще всего были просто гостями. К тому же это Наполеону было вольно оперировать возвышенными, но совершенно лишенными правомочности резонами; достаточно было сказать нации что-нибудь вроде «моя честь требует, чтобы Бурбоны перестали царствовать в Неаполе» — и войска шли, и Бурбоны переставали царствовать. Победителям Бонапарта такое было не к лицу, у них в официальных приоритетах были легитимизм и справедливость, справедливость и легитимизм — вещи пресные, не очень величавые, во всяком случае; вот и в мандельштамовской фразе «в Бонапарта // гусиное перо нацелил Меттерних», кажется, подчеркивается этот контраст: эх, штафирки, погубили-таки великого человека своими канцелярскими делишками.
Лучшие художники придумывали всевозможные триумфальные арки, лучшие музыканты — парадные кантаты, воспевавшие союз европейских государей, лучшие повара — соусы и десерты, ставшие потом гастрономической классикой
Секретари и рядовые дипломаты, готовившие акты конгресса в комитетах и комиссиях, может, и скучали. Но главным действующим лицам сплошь и рядом было не до скуки. Ну вот, например, у того же Меттерниха, австрийского министра иностранных дел и фактического председателя конгресса, был трудный роман с герцогиней де Саган, а у нее, в свою очередь, была внебрачная дочь, оказавшаяся на русской территории; царь мог бы помочь в этой ситуации, и тогда отчаянно влюбленный Меттерних мог бы рассчитывать на личное счастье. И он правда пытался поначалу этими соображениями руководствоваться в своей политике на конгрессе (самое трогательное, что об этих соображениях, судя по всему, знала и судачила вся Вена), но без большого успеха. Серьезные политические дела, те, что без всякой амурной подоплеки, тоже не всегда оборачивались тишью да гладью — вопрос о судьбе Польши и Саксонии чуть было не спровоцировал новую войну. И уж совсем весело, надо думать, гостям Вены стало в начале марта 1815 года, когда пришли известия о побеге Наполеона с Эльбы и его высадке во Франции.
Но это все будни, проза, а большинство участников Венского конгресса наверняка запомнило его как нескончаемое празднество, где балы перемежаются с пирами, музыкальными увеселениями и парадами. Лучшие художники придумывали всевозможные триумфальные арки, временные залы для приемов, амфитеатры для народных гуляний и так далее, лучшие музыканты — парадные кантаты, на все лады воспевавшие союз европейских государей, лучшие повара — соусы и десерты, некоторые из которых стали потом общепринятой гастрономической классикой. Этот сохраненный в изящных акварелях и лубках, официозных картинах и карикатурах «фасад» конгресса — сам по себе блестящее зрелище. Но и судьбоносность исторического момента он подчеркивает, пожалуй, лучше, нежели бесстрастные протоколы и акты, ради которых, собственно, все это затевалось.
Источник: