— Дмитрий Владимирович, насколько я понимаю, аккуратно перевести фотку на холст не очень сложно. Это может сделатьлюбой грамотный рисовальщик, любой выпускник художественного училища.
— А техника и не должна быть сложной. Важно, что именно мы с моим соавтором Викторией Тимофеевой делаем с помощью этой техники. Я часто вижу, как в ЖЖ люди выкладывают картинки дипломов и курсовых Суриковского института. Кто-то хорошо рисует, кто-то еще лучше. Но у меня вопрос: зачем? Зачем эти натурщицы бесконечные? Почему какую-то бабушку посадили в странную искусственную позу? Почему учитель не может сказать: «Рисуем композицию под названием «Марш несогласных». А бабушка стоит у нас с кастрюлькой на голове в знак протеста». Я утрирую, конечно, но тогда хотя бы понятно будет, зачем они это делают.
— Признаю. Но когда мне хочется чистой красоты, я иду в Лувр или Эрмитаж. Многие художники сегодня стремятся по старинке сделать что-нибудь необыкновенно изящное. Но все равно изящнее, чем в Эрмитаже, вряд ли выйдет. А мы на изяществе не заморачиваемся. Если объяснять коротко, не вдаваясь в детали, мы всего лишь рисуем картинки по фотографиям и снабжаем их подписями. Но нет такой эмоции, которую нельзя было бы выразить этим способом. На любой мировой вопрос можно ответить, любое чувство изобразить. Простой пример. Открываю новостную ленту в интернете и вижу, что фотка с палестинцами и израильскими полицейскими эмоционально совпадает со скандалом , который произошел у нас 15 минут из-за того, что засорилась раковина. Перекошенные лица, ярость. И вот эта ярость выплескивается в картине по фотографии. А подпись может быть, например, такой: «Еще раз ты так сделаешь, и я уйду из дома».
— Смешно. А еще я знаю, что вы любите срисовать какого-нибудь гопника с фотки из интернета и подписать каким-нибудь евангельским изречением. Ход, прямо скажем, неоднозначный. Странно, что до сих пор никто не привлек вас за разжигание и кощунство.
— Бог миловал. Между прочим, первой моей «большой» работой была картина «Суд Пилата». Шел 1975 год, мне тогда было 15 лет. Христианство по своей природе — воплощенное человеколюбие. Кроме любви, там ничего нет. Я и крестился поэтому. А сейчас я вижу агрессию там, где должна быть любовь. Посадить, запретить, проклясть… Конечно, от этого неуютно. Хотя лично к нам с Викой хоругвеносцы не приходили. Более того, четыре работы из нашего «Евангельского проекта» были только что показаны в церкви Святой Татианы. Это удивительно, потому что мы не попали в «Запретное искусство» по чистой случайности. И все наши симпатии на стороне его устроителей. У меня по этому вопросу позиция простая. Пункт А: государство не должно вмешиваться в дела искусства. Пункт Б: чтобы судить об искусстве, необходимо обладать знаниями. Если вы не знаете, кто изображен на фреске Микеланджело «Страшный суд», ваше мнение об этой работе будет ущербным. Абсолютно то же с актуальным искусством. Не забывайте, что, когда мы учились в школе, в конце учебника «Родная речь» были вкладки с репродукциями художников-реалистов. И к картине «Опять двойка» нас приучали с детства. К работам абстракциониста Ротко нас никто не приучал. И наконец, пункт В: ни в одной из работ с этой выставки я не углядел умысла (как сказано в приговоре) задеть чье-то религиозное чувство.
— Конечно, стану. Современное искусство критично, это разные вещи. Да, выяснение границ допустимого — одна из целей, которую ставят себе некоторые актуальные художники. Далеко не все. И даже не большинство. А провокациями занимаются как раз «народные соборы» всякого рода.
— Приведу пример. Есть такой художник Тер-Оганьян. Как-то раз он взял в руки топор и порубил иконы. За что получил от верующих людей по морде. Разве это не естественно? Человек провел акцию и получил на нее реакцию.
— А был такой художник Васнецов. Как-то раз он взял хорошую дорогую ткань и измазал ее красками. И краску испортил, и ткань. И то и другое стоило денег. В это время крестьяне умирали от голода. А он рисовал картину «Три богатыря». Можно было и ему дать по морде.
— Тер-Оганьян провел, на мой взгляд, великолепную акцию «Юный безбожник», в которой имитировал практику воинствующих атеистов 1920-1930-х годов. А получил в ответ совершенно ненормальную реакцию. Мало того что физическое насилие, так еще и преследование в уголовном порядке… Мне недавно написали в ЖЖ: «Дмитрий, неужели ты не понимаешь, что реакция на «Запретное искусство» является составной частью этого искусства?» Не понимаю. Уверен, что не является.
— Ну как же… Представьте себе: пришли люди на выставку. Обычные люди, не фанатики, не монстры, не хулиганы. Ходят и говорят: «Это вот фигня, как-то мне не очень. А это вот ничего, прикольно». И все. Разве интересно? Разве эффектно?
— Но именно так и проходят выставки во всем мире. Это нормально. Я тоже слышу постоянно: «Вас никто не знал бы, если бы не скандал …» И еще очень любят цитировать к случаю фразу Ахматовой о Бродском: «Какую судьбу делают нашему рыжему…» А какую «судьбу» делали фашисты Кандинскому и Шагалу, сжигая их картины! А какую «биографию» сделало гестапо евреям! Какой «пиар»! Можно так говорить? По-моему, нельзя. Вот это как раз кощунственно. На самом деле у современного искусства огромная аудитория и без всяких скандалов или репрессий. В Берлине около тысячи галерей, которые показывают современное искусство. В Нью-Йорке 500 тысяч актуальных художников. В Базеле четверть населения занимается коллекционированием. Мы не страдаем от недостатка внимания. В Париже на ярмарку современного искусства люди стоят в очереди по четыре часа в будний день и платят 25 евро, чтобы посмотреть на то, что в Москве называют «унылым говном».
— Так и я не сомневаюсь. Но в Париже эти люди не стоят в очереди на выставку. Они не принимают участия в дискуссиях о современном искусстве, а занимаются своим делом. Зачем портить себе настроение? Не нравится — не смотри. Ну вот не люблю я художника Шилова. Так я в жизни не пойду на его выставку. И уж тем более не стану писать статью с призывом запретить картины художника Шилова. Абсурд какой-то.
— Шилов или Глазунов, между прочим, имеют в массовом сознании более высокий статус, чем Тер-Оганьян или человек-собака Кулик. С Шиловым, как и с Веласкесом, все понятно. Это изобразительное искусство. А Кулик и Тер-Оганьян…
— …современное искусство. Так называемый contemporary art. Я объясню, в чем разница. Скажем, до того как Марсель Дюшан выставил свой знаменитый писсуар «Фонтан», искусство было связано с определенными инструментами. Красочки, кисточки. А Дюшан показал, что средством художественного высказывания может быть все, что угодно. Но вот прошел почти целый век, а до сих пор есть люди, которые остановились перед этим писсуаром и не могут понять случившейся перемены. Они до сих пор думают, что писсуар только для того, чтобы пИсать.
— Дюшан, насколько я помню, тусовался с сюрреалистами. А вот интересно, есть ли сейчас течения такие же мощные, как дадаизм и сюрреализм?
— Актуальное искусство бесконечно разнообразно. Настолько, что критики даже говорят о «кризисе непохожести». Каждый сам себе направление. Но вот главный общий тренд следующих 10 лет я могу указать с легкостью: искусство выйдет из галерей на улицу. Уже выходит.
— И их тоже. Бэнкси, например. Стрит-арт. Все самое интересное будет происходить вне специально отведенных пространств. Вариантов много: от радикальных до вполне безобидных. Сюда вписывается и наш проект «Дневник художника». Это что-то вроде «Окон РОСТа» XXI века. Мы делаем картинки по принципу «утром в газете — вечером в куплете». И планируем выставлять их одновременно в самых неблагополучных районах Берлина и Перми. В Берлине у нас будет открытая студия, в которой мы собираемся проводить не только выставки, но и дискуссии по злободневным темам. Тут надо объяснить, почему Берлин. Меня там все знают. Было смешно, когда мы арендовали там помещение. Они вообще-то неохотно сдают русским. Приходим и видим, какие кислые у хозяев лица. Но после того как скажешь, что я нарисовал «Братский поцелуй» Брежнева и Хонеккера, все, они расцветают.
— Под вашим «Братским поцелуем» на Берлинской стене довольно необычная подпись: «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви!» О чем это? О любви? Или все-таки о политике?
— О трудной любви. В 1988 году в Москве я познакомился с девушкой из американского посольства. Случился роман. А это было время громких шпионских скандалов. И когда мы шли по улице, нас сопровождали гэбэшники. А когда она приходила в посольство, ФБР требовало от нее написать отчет о встрече с русским художником. Потом она уехала к себе в Сиэтл, а я оказался в Берлине. И понял, что чтобы рассказать немцам о своей «жизненной ситуации», надо использовать персонажей, которые им понятны. Уже тогда у меня был тот же принцип, что и сейчас: говорить о своих чувствах языком политики.