В тот относительно уже давний период, когда потоком шли юбилейные концерты, возник анекдот:
Дело действительно давнее — Алла Баянова с тех пор и впрямь уже умерла, успев не приходя в сознание отпраздновать 95-летие в Театре Оперетты, умер и Танич, остальные юбиляры живы, и с каждым годом юбилярского полку прибывает не по дням, а по часам. За прошедшие годы творческий юбилей отметил, причем в Кремле и под шапкой «25 лет успеха» (чтоб про остальное никто не догадался) даже Сергей Зверев. А только что на «Новой волне» объявили, что поскольку Сережа Лазарев и Дима Билан впервые прогремели в 2002-м году в Юрмале, стало быть, и у них по «десятилетию творческой деятельности» на брата. Ну что же — у меня тоже «творческий юбилей»: 4 августа 1992 года, то есть ровно двадцать лет назад, вышла моя первая газетная публикация.
Вообще-то я просто написал на нескольких листках, вырванных из тетрадки, нечто вроде памфлета направленного против едва набравших моду иностранных телесериалов, которых тогда по двум каналом было тоже ровно два — «Богатые тоже плачут» на первой кнопке и «Санта-Барбара» на второй. Как ни странно, текст, подсократив и переименовав, напечатали, для чего газете «Ульяновская правда» не хватило места на одной полосе — то есть текст занимал часть третьей полосы, но окончание следовало уже на четвертой, и там же, подпись. Кстати, тогда же я впервые подписался, как подписываю свои материалы в СМИ до сих пор, так что мне на почте, когда пришел перевод, не хотели отдавать гонорар, ведь в свидетельстве о рождении (а потом и в паспорте, но паспорта мне на тот момент еще не выдали) стоит другое имя. Но самое интересное, что темой первой публикации стали именно телесериалы, хотя ничто не предвещало, что спустя десять лет и на следующие десять моя профессиональная и не только жизнь будет теснейшим образом связана с телегидом.
Журналистом я быть не собирался, и вообще никем не собирался быть, потому что не рассчитывал, что доживу до возраста, когда надо быть кем-то. Но от скуки (друзей у меня не было, а по телевизору тогда, не то что теперь, ничего интересного не показывали) постоянно ходил в театр, где меня наблюдали редакторы отделов культур всех местных газет, общим числом менее полудюжины — а примелькался я быстро, внешность у меня в те годы была еще более заметная, чем сейчас: 90-килограммовый колобок на скрюченных ножках — естественно, обращает на себя внимание. Ну и поскольку с первого взгляда становилось ясно, что ни на что другое я не гожусь, мне постоянно предлагали написать что-нибудь на тему, связанную с театром или музыкой. Я ленился и отказывался, но однажды согласился. Вторую свою публикацию, последовавшую через два года после первой, я в глаза не видел, и знаю, что она все-таки имела место, только потому, что мне, как и в первый раз, перечислили по почте гонорар. А вот с третьей, спустя еще три года, вышла история более занимательная.
Хотя начиналось все как обычно, по стандартной схеме: ко мне обратилась незнакомая женщина, представившись журналисткой одной из газет, с просьбой рассказать о своих впечатлениях по поводу состоявшихся в городе театральных гастролей. Я согласился, почему бы нет, и это интервью, с которой фактически началась моя уже вполне профессиональная деятельность, печатали потом в четырех номерах с продолжением. После чего уже редакторы сказали мне: ну что за бред, пиши уже сам — решающим фактором моего согласие стало то, что гонорар за как бы мой, мною наговоренный текст получает другой человек только потому, что послужил подставкой для диктофона. То есть выходит, что я начинал как герой интервью, а потом уже стал интервьюером. Кстати, интервью мне долго не давались — репортажи (памфлетного, опять-таки, характера) оставались моим коньком, а про интервью редактора, которая билась со мной два с половиной следующих года, говорила: «Не умеете вы, Слава, с людьми разговаривать, люди вам неинтересны». Справедливости ради, люди с которыми я тогда разговаривал, и в самом деле не все были одинаково интересны. Хотя одно из первых своих «звездных» интервью я делал, что сейчас в свете недавних витебских событий, особенно любопытно, с Ириной Александровной Аллегровой — не зная тогда ни одной ее песни, я ведь был маленький интеллигентствующий сноб, подавай мне только «Адажио» Чайковского да «Славянский танец» Дворжака, а попсу — ни-ни. Это потом я дорос до «Иванушек», а поначалу клеймил попсовиков похлеще нынешних православных евреев, защищающих русскую духовность от западного гламура, и про тех же «Иванушек» успел написать в 90-е злобную статейку — самому сейчас смешно, как можно быть таким ограниченным.
Но в основном, конечно, писал про театр, и не только местный, поскольку он был всего один, не считая кукольного. И ведь печатали — сейчас представить трудно. Первые два года я как одурелый публиковался практически во всех местных изданиях, в невероятных по моимнынешним понятиям масштабах и за какие-то копейки, но зато почти не ограничивая себя в выборе тем, разве что в объемах, но тоже на первых порах не радикально. И могли же появляться — в печати, а не просто в блоге (благо не было тогда блогов) такого типа вещи:
Среди московских театров, прославившихся в последние годы нестандартными подходами к обращению с драматургическим материалом, особое место занимает Московский ТЮЗ. Знакомая каждому аббревиатура расшифровывается по-прежнему: театр юного зрителя. Тем не менее расшифровка эта применительно к московскому ТЮЗу встречается все реже и реже, и не случайно. Сегодняшний МТЮЗ к юному зрителю имеет приблизительно такое же отношение, как «Ленком» — к Ленинскому Комсомолу. Неприменим к МТЮЗу и термин «тюзятина», обозначавший в свое время подделку под театр, рассчитанную на массовые культпоходы школьников… (…)
Присутствуют в репертуаре и собственно детские спектакли-сказочки, мюзиклы, но лицо театра определяют не они. Главный же интерес профессиональной критики и теоретиков театрального дела привлекают два спектакля, идущие на так называемой «малой сцене» театра, «Казнь декабристов» и «К.И. из «Преступления».
Неожиданно распахивается дверь репетиционного помещения и в фойе влетает К.И., в старом пальто, накинутом на ночную сорочку. Также неожиданно она моментально ускользает обратно, с шумом захлопывая дверь. Эта дверь всю первую треть представления будет единственным «сценическим» партнером актрисы. Не считая «зрителей», они выступят в роли остальных персонажей романа.
Задача исполнительницы роли К.И. чрезвычайно сложна: не просто проговорить, прокричать, проплакать, провыть свой монолог, но и безошибочно (иначе спектакля вообще не случится!) определить, кто из присутствующих готов принять нра себя неблагодарные роли Сонечки, Раскольникова, Амалии Людвиговны, а кто предпочтет остаться сторонним наблюдателем (в числе последних, увы, автор этих строк).
Оксана Мысина справляется блестяще, стоит ей только подсесть к одному из зрителей с вопросом: «Вы не Родион Романыч?» — как тот в ответ утвердительно кивает головой. Оксана Мысина — одна из наиболее выдающихся театральных актрис современности. Играя в спектаклях трех московских театров, нигде в штате не состоит, в кино практически не снимается и широкому зрителю известна мало. Но одна лишь ее К.И. — свидетельство гениальности. Особенно ярко проявляющейся во второй части спектакля (следует без антракта), когда зрителей приглашают в белую комнату — подзаголовок действа: «игры в белой комнате» — а тех, на кого не хватило имеющихся в наличии сорока кресел, посадят прямо за стол, приготовленный для поминок по погибшему Мармеладову.
Бессловесный финал спектакля трагичен и многозначителен: «К.И. как за последнюю надежду хватается за спустившуюся сверху белую лестницу, взмывает на ней к потолку, пытаясь пробить головой бесцветную твердь. Так заканчивает свой земной путь К.И. из «Преступления».
Кроме Оксаны Мысиной и четырех десятков зрителей в спектакле принимают участие трое детей К.И. Их роль в раскрытии замысла автора спектакля, быть может, самая главная. Единственная радость и надежда К.И., единственные существа, со стороны которых измученная женщина видела сострадание — ее дети. Весь остальной мир, вспектакле представленный немногочисленной публикой, К.И. сочувствием обделил. Проиграть эту ситуацию заново, осознать свою личную причастность к чужим страданиям — такую возможность МТЮЗ дает тем, кто сумеет попасть на спектакль «К.И. из «Преступления».
Постепенно, но довольно быстро, все закрутилось, и к окончанию пятого курса филфака, когда надо было поступать в аспирантуру (то, что я пойду в аспирантуру, даже не обсуждалось — на кафедре литературы все были в этом уверены, да я и сам «по умолчанию» собирался туда), я оказался в штате региональной «КП». Точнее, местом моей первой официальной работы стала «Рекламная группа «Мозаика», и следующий год, пока я как будто учился в аспирантуре (сходил один раз на занятие по английскому и написал пять страниц черновика будущей диссертации), был для меня если и не самым счастливым, то самым спокойным и в психологическом плане благополучном: жизнь устаканилась раз и навсегда, учеба вроде как идет, на работе, при неизбежных мелких проблемах, все только лучше (последние полгода в «Мозаике» я пребывал в статусе шеф-редактора местной»КП»), а если и собирался куда-то ехать — разве что на кладбище. Но тут мне начала названивать из Москвы великая и ужасная Ольга Эдуардовна.
К этому времени все так устроилось, что прямо ложись да помирай, до того гладко. Даже интервью, которые у меня долго не получались, я кое-как надрочился делать. Тренировался на совсем неприметных, беззвездных персонажах — это, на самом деле, обучающая методически задача: взять интервью у незнаменитого и ничем особо не примечательного человека, но такое, чтоб увлекательно читалось. Людей, интересных по-настоящему, тоже встречалось немало. Пользуясь «служебным положением», я перезнакомился и в каких-то случаях подружился с директорами и заведующими всех местных музеев, про театр и филармонию и говорить ничего. Писал и про своих преподавателей. У РГ «Мозаика», помимо страниц в «КП», были другие проекты, в основном рекламного характера — в этой области я тоже отметился, самую хлебную тему — а таковой был на рубеже 90-х и 00-х, ну конечно же, «ЮКОС» Ходорковского, проплачивавший себе пиар в невероятных объемах, распределили без меня и не не давали, зато как-то раз мне удалось тиснуть полосную, А3, шнягу про моего любимого рекламодателя, ЗАО «Ульяновск-GSM», подав статью как краеведческую — в заметке «Связь на века» речь шла о доме, предназначенном под новый офис компании, и его истории, название фирмы упоминалось на полосе 17 раз, при этом публикация проходила не как рекламная, а как информационная — в те годы подобные вещи оплачивались гораздо лучше, чем рецензии на театральные премьеры. Появилась у меня и любимая авторская рубрика — «Гений места», название для которой я беззастенчиво стырил у Петра Вайла (книги он из своих эссе тогда еще не составил, они печатались отдельными главами в «ИЛ»). В ней писал и про своих преподавателей, среди которых попадались также персонажи чрезвычайно колоритные. Вот образчик моего «творчества» тех лет — монолог (фрагменты), составленный на основе интервью профессора Майи Чередниковой, у меня она на первом курсе преподавала «введение в мифологию и фольклор»:
Поступив в Ленинградский университет, я, 17-летняя первокурсница, ошалела от свободы, безбожно прогуливала, ходила в кино и смотрела по 4 фильма в день. Лекции знаменитого профессора Проппа слушала — и не понимала в них ничего. Но экзамен по фольклору чудом сдала на отлично. И отвечала так эмоционально, что Пропп прислал мне в общежитие открытку с приглашением поехать в летнюю экспедицию (открытку эту храню до сих пор). Согласилась не потому, что хотела — боялась его огорчить. С этого момента обратнрой дороги для меня не было.
Вдвоем с третьекурсницей Проппа мы путешествовали по псковским хуторам. Ни магнитофонов, ни диктофонов не было тогда в помине — все записывали от руки. В одном хуторе нрам показали мужика — потрясающего сказочника. За день мы записали от него сказок двадцать. А вечером, ничуть не устав, он вдруг сказал: «Вы девки молодые, что записали, будете на радиве читать. А сейчас я вам для жизни расскажу». И начал рассказывать нрам заветные сказки, которые все годы советской власти были под абсолютным запретом — количество матерных слов в них превышало все мыслимые пределы. К счастью, при керосиновой лампе не было видно, как мы покраснели. Но помня слова Проппа: «Ни слова не пропускать, не редактировать — Боже упаси!» — записали все, что услышали. Оказалось, это был самый ценный материал из всего, нами собранного. «Молодцы, не побоялись» — похвалил студенток профессор.
Первая фольклорная экспедиция Ульяновского пединститута под руководством доцента Чередниковой состоялась 25 лет назад.
— Я просто пришла к студентам и предложила вместо обязательного стройотряда отправиться по деревням области записывать фольклор. Тогда со мной поехали нынешние доктора и кандидаты наук — Матлин, Рассадин, Шаврыгин. На себе они таскали 12-килограммовый катушечный магнитофон. Во время той экспедиции мы столкнулись с проблемой, очень характерной для наших фольклористов. Мы узнали про мужское трио. «Когда поют — лампы гаснут», — говорили про них. Двое согласились петь для нас сразу, а третий незадолго до того перешел в старообрядчество. Вера эта строгая, к песням и прочим «развлечениям» отношение резко отрицательное. Но я его уговорила. А потом он отказался: «Жена не пускает». Вижу, глаза у мужика честные. «Ну как же так, вы мне честное мужское слово дали!» Всю дорогу он себя ругал: «Дурак я, дурак, зачем я слово дал!» Но когда они втроем запели… Мужик, которого я уговорила петь, поднял к лицу свои огромные, мокрые от пота руки и произнес: «Вилами легче ворочать, чем петь». И мне: «Что ж ты сделала? Иль убить тебя, иль вознести?»
Ну и все в таком духе. И не только в таком. Работал я с утра до ночи, совсем забросил аспирантуру. С азартом работал, фанатично. Помимо «КП-Ульяновск», журнала «Делового обозрения», других изданий РГ «Мозаика», информационных и рекламных статей, афишных анонсов, полосных интервью, я успевал посылать новостные заметки в Москву — в»Культуру» — в основном официальные новости, в «Известия» — другие: живой уголок при похоронном бюро, таблички о сосульках, дублирующие предупреждающий текст на английский и тому подобные забавные мелочи из русской глухомани, которые ценятся на последних полосах столичных газет. Трижды мне грозили судом — по поводу заметки о больнице, где пациенты проносят в палату оружие и стреляют во врачей, по поводу первой свадьбы моей школьной подруги molly00, где новобрачные поклоняются по филфаковской привычке фаллосу (то есть бюсту, с тыльной стороны похожему на стоящий член с высунутой головкой) Ильи Николаевича Ульянова и по итогам визита в Ульяновск делегации ЛДПР во главе с Владимиром Вольфовичем Жирино…
Источник: