В «Новом музее» на Васильевском острове открылась выставка художника Григория Майофиса «Художник и модель: опыты прочтения». В ней сходятся на рандеву декаданс и юмор.
Григорий Майофис в Петербурге до сей поры выставлялся регулярно, но по мелочам. Его небольшие проекты – серии фотографий и картин – уже три раза показывала Галерея Марины Гисич. Поэтому петербургская публика его и художником считала «галерейным» – да, интересным, да, с каким-никаким именем, но всё же вполне рядовым. Теперь Майофис удостоился настоящей большой музейной ретроспективы. И она открыла художника с неожиданной стороны.
Майофис – художник потомственный. Художником был его дед, а отец, Михаил Майофис, был одним из самых интересных советских книжных иллюстраторов. Григорий пошел по стопам отца и деда, окончил Академию художеств (и невзирая на его принадлежность по ранжиру современного искусства, академическая школа живописи и рисунка пронизывает всё творчество Майофиса), работал в России, потом уехал в США, несколько лет жил в Калифорнии и – уникальный случай! – решил вернуться обратно. Судя по всему, не пожалел.
Когда художник только начал выставляться в России после возвращения, ему было негласно присвоено прозвище «американского некрофила». В самом деле, фотокомпозиции, с которыми по сей день чаще всего ассоциируют имя Майофиса, суть эдакое декадентское эстетство в духе кокаиновых 1910-х. Намеренно состаренные черно-белые отпечатки с коричневатым или багровым отливом. Натюрморты, в которых мешаются мертвое и живое, природное и искусственное. При этом и природное чаще всего уже дохлое, в виде гербариев и чучел зверей, глядящих в упор на зрителя стеклянными глазами, и искусственное тоже всегда какое-то особенно вычурное: манекены, протезы, куклы и маски. Никакой возможности понять, где в этой фантасмагории, похожей на декорацию для уездного балаганчика, пролегают хоть какие-то границы между жизнью и смертью, между настоящим и подложным. Майофис тогда идеально совпал по эстетике с фильмом Балабанова «Про уродов и людей» – тот же жиденький цвет разбавленной крови, заливающий кадр, те же попытки оживить труп Серебряного века, та же «пляска смерти» в кадре, то же неразличение еще живого, уже мертвого и прямо вот сейчас медленно умирающего, и та же завороженность их извращенной больной красотой.
В общем, у российского, и особенно петербургского, зрителя складывался образ певца разложения, в эстетских черно-белых тонах смакующего подробности жизни-смерти уродов и людей. Выставка в «Новом музее» позволила посмотреть на Майофиса иначе. Во-первых, она всё-таки большая: целых два этажа, более сотни картин и фотографий разных лет. Во-вторых, тут не один декадентский Майофис, а много-много личин художника, и все разные: история и школа за ними кроется куда как более сложная, чем просто родная для Петербурга любовь к пышному увяданию.
Например, однозначный хит выставки – серия «Пословицы». Такие иллюстрации – давняя традиция, отсылает напрямую к Питеру Брейгелю, пятьсот лет назад создавшему гениальный цикл «Фламандские пословицы». Передавая ему привет через века, Майофис с издевательским буквализмом иллюстрирует афоризмы народной мудрости: вот его холст «Со временем можно и медведя научить танцевать» – на нем мохнатый Топтыгин с любопытством разглядывает балерину, которая крутит перед ним фуэте. А вот «Одна голова хорошо, а две лучше» – ни к чему не придраться, действительно с картины улыбается во все 64 зуба двухголовый сиамский скелет. Каждая работа из цикла «Пословицы» поначалу предстает каким-то вычурным ребусом, но этот ребус легко поддается разгадке, если отбросить привычку во всем искать метафору и скрытый смысл и начать тупо описывать всё изображенное. Тогда художник из высоколобого интеллектуала превращается в веселого шута. Не зря он много лет сотрудничает и дружит с одним из самых ироничных наших музыкальных коллективов – группой «Н.О.М.» (ее фронтмен Иван Турист – любимая модель Майофиса). Пословицы у Майофиса лишены гражданства – тут и русские, и немецкие, и английские (вроде «Невзгоды порождают странных соседей по кровати»), и еврейские (монументальный триптих «Раввин сказал веселиться, но не сходить с ума», на котором, впрочем, в интерьере синагоги изображено веселье вполне сумасбродное). В отличие от Шекспира, у которого весь мир был театр, у Майофиса мир – совершенно интернациональный цирк, веселый и страшный, а люди, независимо от национальности, пола, возраста и даже статуса живых или мертвых, – в нем клоуны.
Когда « Новый музей » открывался прошлым летом, он казался музеем в худшем смысле слова – просто хранилищем частной коллекции бизнесмена Аслана Чехоева. Коллекция у Чехоева хорошая, но даже самой хорошей коллекции недостаточно, чтобы сделать выставочное пространство живым. Однако своими последними выставками, и особенно выставкой Майофиса, «Новый музей» показывает, что он – не только хранилище, а полноправный игрок на художественном поле. Вполне может составлять конкуренцию, например, Отделу новейших течений Русского музея – нашему главному феодалу в области музейной репрезентации современного искусства. Владея в разы меньшими площадями и в десятки раз меньшим количеством персонала, «Новый музей», однако, способен делать умные, многоплановые и нескучные кураторские выставки. Так что, может, Григорий Майофис и правильно сделал, что вернулся в Россию.