Джеймс Бретт

— невысокий бородатый мужчина в очках с фиолетовыми стеклами. Он стоит на лестнице красного фургончика без одной стены и с надписью на торце «Разыскиваются неизвестные художники России», где за столом сидят несколько человек, и смотрит, как молодой человек разворачивает перед ним ковер (как потом оказалось, разрисованный красками), который он принес для «Выставки №5».

Красный передвижной фургончик — это пункт приема художественных работ, нарисованных, сшитых, вырубленных и другими способами сделанных творцами–любителями и людьми с ограниченными возможностями, разместившийся в Новой Голландии. «Выставка №5» — в России первая, а в мире пятая по счету экспозиция этих самых работ, финальная версия которой пройдет в сентябре в центре современной культуры «Гараж» в Москве. Джеймс Бретт — основатель лондонского The Museum of Everything (Музей всего), который собирает такие работы по всему миру и теперь заехал для этого в Петербург, следуя из Лондона в Москву и пополнив по пути коллекцию музея в Екатеринбурге, Казани и Нижнем Новгороде.

Джеймс, почему работы именно любителей и самоучек?

— Мне всегда нравилось такое искусство. Я поражался, почему в музеях его не показывают. Ведь это такой огромный пласт. Долгое время к такому народному творчеству никто серьезно не относился. Наверное, первым, кто это сделал, был француз Жан Дюбюффе (художник, коллекционер картин, рисунков и скульптуры, созданных душевнобольными, инвалидами, чудаками–одиночками и пр., давший этому название арт–брют, то есть грубое искусство. — Ред.).

Это удивительные по энергетике работы. На первой выставке, которую мы проводили в Лондоне, мы собрали работы людей с ограниченными возможностями, которые не имели специального художественного образования. В них чувствовалась огромная сила творчества. Причем делали они это не потому, что ощущали себя художниками или умели это делать, а потому, что у них есть в этом творчестве внутренняя потребность.

Сегодня во многих профессиях стирается граница между профи и любителем: это относится к актерам, к фотографам. Даже к журналистам. Чем вы это объясняете?

— Вы назвали творческие профессии. Креативность — это то, что, как показывает опыт, учебное заведение дать не может. Думаю, что в нынешнем стирании границ сказывается высокий уровень образованности людей, знания можно почерпнуть отовсюду. Кроме того, профессионализм во многих случаях сильно ограничивает. Я раньше снимал фильмы и замечу, что непрофессиональные актеры чаще правдивее играют, чем профессиональные.

В Лондоне на выставке мы показывали работы Джудит Скотт. К сожалению, эти работы открыли только после ее смерти и они лишь в последнее время стали популярны. Джудит страдала синдромом Дауна. Она не говорила и не слышала. Более 20 лет она делала из шерсти коконы, внутри которых спрятаны разные предметы. Возможно, она даже не знала, что есть искусство. Для нее то, что она делала, искусством не было — для нее это была единственная возможность сказать о том, что она чувствует. Эти работы заражают своей энергией. Сегодня работы Джудит выставляются на лучших мировых площадках, есть они и в Музее всего.

— Отличия есть. Например, в Екатеринбурге искусство более провинциальное, чем в Петербурге. Там много уличных художников, которые творят в наивной манере. В Казани чувствуется много татарских мотивов. Там мы нашли одного человека, у которого одна половина полотен рассказывает о его любви к певице Софии Ротару, а другая — о любви к Татарстану.

Это обычный человек. Всю свою жизнь он проработал строителем. Но у него удивительные работы. Их мы покажем на финальной выставке в Москве. На одном из его полотен изображено поле, в котором стоят София Ротару, рядом с ней президент Татарстана, еще рядом — дедушка художника и комбайн. Представляете?

Если бы такую картину нарисовал какой–нибудь художник–авангардист с 25–летним стажем в Нью–Йорке, ее тут же купили бы коллекционеры или галеристы за огромные деньги. Но это человек без художественного образования, без особых знаний о живописи, он никогда и нигде не выставлялся, за его картины никто денег не давал. Именно таким людям музей дает начальную платформу для того, чтобы высказаться через то, что они создают. Это ни в коем случае не голос протеста. Это голос молчащего большинства.

— Жюри — это художники, кураторы местных выставок. Очень милые люди. Они смотрят работы, которые нам приносят, и либо это вызывает в них чувства, либо нет. Я тоже смотрю. Конечно, у меня есть свое мнение о том, что приносят. Я не диктатор, но если жюри идет вразрез с моим мнением… В общем, пару раз в день все–таки приходится быть Фиделем Кастро. (С намеком на кубинского лидера Джеймс проводит рукой по своей бороде.)

— Наверное, я соглашусь. Когда в прошлом веке говорили об искусстве, то сразу представляли себе художника, работы которого выставляются в музее. Сегодня, рассуждая о современном искусстве, говорят о рынке. Этот переход от одного к другому понятен: в мире искусства крутятся немалые деньги, в последнее время коллекционирование стало престижным занятием, есть Интернет, который делает коллекционирование доступным. Мой отец, например, считает, что искусство не стоит больше тех денег, которые потрачены на материалы, ну еще и время. И знаете, очень часто мне кажется, что он прав.

Я не занимаюсь продвижением людей, которых мы открываем. Мы не коммерческий проект. Хотя работы покупают потом и галереи, и коллекционеры. Полученных денег нашим художникам, как правило, хватает только на то, чтобы создать новую работу. Моя задача — показывать людям творчество других людей.

— Сложный вопрос. Главная проблема современного искусства в том, что сегодня в нашем мире можно все и это все может быть искусством. Другое дело, что многие художники просто очень ленивы. Нередко из одной маленькой мысли они пытаются сделать большое произведение. Когда оно стоит 100 рублей — я смотрю и допускаю, что такое возможно. Но, когда за это произведение просят миллион долларов, я задаюсь вопросом: что это? Где я? Что за мир меня окружает и вообще кто я в этом мире? Такие цены возникают еще и из–за жадности галерей.

Вторая проблема современного искусства в том, что слишком много молодых художников. Я не уверен, что в молодости можно сказать нечто интересное многим людям. У 20–летних нет того опыта, на основе которого можно это сделать. Лично мне интереснее видеть результат размышлений 70–летней, чем 17–летней жизни.

Здесь, в России, меня окружает много пожилых людей. И почему–то они маниакально хотят меня сытно накормить, отчего я, как мне кажется, начинаю толстеть. (Джеймс улыбается, опускает голову и скептически себя осматривает.) При этом они рассказывают освоей жизни, и это фантастически интересно. В их рассказах и работах больше правды, чем в работах, сделанных в знаменитых и раскрученных художественных студиях. И, отвечая на ваш вопрос о том, что для меня означает современное искусство, скажу так: это зеркало. Зеркало, которое отражает современную жизнь. И лично мне в нем часто сложно найти свое отражение.

— Знаете, я не лучшая персона, кого можно об этом спросить. У меня к этому предвзятое отношение. Но мнение об этом у меня есть. И состоит оно в том, что искусства не существует. У каждого из нас есть свой творческий потенциал. Благодаря ему и своему интеллекту мы что–то создаем, делаем руками, и это вызывает у других интерес. Люди назвали то, что создают, искусством, возможно потому, что надо было это как–то назвать. Ну, назвали искусством и назвали. Потом пошло разделение на высокое и низкое. И это разделение длится до сих пор. Но я уже много лет собираю работы этого самого низкого искусства, и, как оказалось, низкое может быть выше высокого.

Люди, которые не имеют художественного образования, творят с не меньшей энергией, чем те, кто окончилакадемию. Удивительнее всего, что это огромный пласт искусства, который до сих пор был скрыт от всех. Но этот пласт лично мне интересен, потому что в нем больше правды, чем в том, что нарисовано раскрученным профессиональным художником. Для меня критериев два: эта самая правда и красота. А красоту я понимаю очень широко — она безгранична. Собственно поэтому музей и называется так — Музей всего.

Источник: