Что Кощею гибель, то Цою — бессмертие

Писать про кино — дело неблагодарное и в чем-то бессмысленное. Режиссер сам все высказывает в своем фильме. Зритель смотрит его и понимает или думает, что понимает. А критик сочиняет рецензию, за которую получает гонорар и, если красиво похвалит, еще и пригласительный от прокатчика на новую премьеру. Все довольны. Большего вроде бы не требуется. Казалось бы, зачем и для чего писать про кино еще и аналитику? Наверное, затем, чтобы наладить диалог об искусстве, которое все чаще превращается в «продукт» для одноразового просмотра. Все реже зрителю за ведром попкорна и стаканом «колы» удается рассмотреть то, что хотел сказать автор. Из-за желания понять феномены современного кинематографа, о которых не всегда удается говорить объективно или даже просто говорить, и родилась эта колонка.

Не так давно страна почтила память Виктора Цоя. По центральному ТВ крутили документальные ленты и концерты «Кино». В местных рок-клубах «Подвал» и «Кратер» рокеры перепевали «нетленку» знаменитой группы. В Sit.com.cafe к традиционному вечеру памяти добавили выставку работ, напомнив, что Цой был еще и художником. Автору же этих строк, выросшему на песнях Виктора Цоя, довелось посмотреть в те дни последнее творение Рашида Нугманова «Игла. Remix», где лидер «Кино» увековечил себя как актер.

 Поначалу я воспринял фильм как спекуляцию на имени певца: неестественные и нелепые врезки доснятых для «ремикса» сцен, звучащая не к месту музыка талантливого Вячеслава Бутусова, и самое главное — додуманная Нугмановым биография Моро. В новой версии это был «пролетарий», вернувшийся за заработанными потом и кровью, но отнятыми у него бандитами деньгами. Героя Петра Мамонова режиссер превратил в вездесущего медиаперсонажа, двойника Кашпировского, врача и драгдилера в одном лице. А образ мошенника Спартака в исполнении Александра Баширова значительно романтизировал, усилив его присутствие в фильме.

 В своем «ремиксе» Нугманов вписал «Иглу» в советские реалии 80-х и привнес многое из 90-х, убрав все недоговоренности, символические многоточия, что были в оригинале. Однако в полностью «перекроенном» когда-то кинохите, в новой версии больше похожем на постперестроечный боевик, осталось что-то, чего не испортить никаким пиар-ходом, что побудит зрителя смотреть «Иглу» снова. А именно – то художественное мироощущение Цоя, которое позволил ему привнести в фильм и сам воплотил с помощью киноязыка режиссер.

 По сути «Игла» является визуализированным сюжетом песен музыканта. Моро воплощает многие черты лирического героя Цоя, идущего из ниоткуда в никуда беспечного одиночки в черном, променявшего домашнее тепло на холод подворотен. В драке он копирует манеру Брюса Ли (не случайно постер с ним висит в «ремиксе» в «кочегарке», где работает герой), в разговоре с врагами перефразирует ковбоев Серджо Леоне, в промежутках между «разборками» пьет «колу». Эти детали только уточняют образ нравственно дезориентированного, составленного из штампов массовой культуры героя, пытающегося быть самому себе хозяином. И это единственное, что у него получается, потому что в мире, куда он приходит, его вмешательство ничего не меняет: друзья по-прежнему предают (сюжет Спартака), любовь меняется на наркотики (сюжет Дины), а давшие клятву спасать людей убивают их (сюжет Артура Юсуповича).

 Истории героев становятся лишь частными случаями ценностной «размытости», о которой пел лидер «Кино». Интересно, что доминирующим фоном для событий «Иглы» Нугманов делает близкое по духу лирическому герою Цоя темное время суток: ночь в фильме также обозначает метафизическое состояние мировой дисгармонии. Все эти образы и атмосфера фильма зрителю конца 80-х, периода застоя и ожидания перемен, была более чем близка, а герой – необходим. Для слушателей его воплощением стало лирическое «Я» Цоя, для зрителей – им же созданный образ Моро. С тех пор немногое изменилось. Разве что кризисное ощущение усилилось. Времени по-прежнему нужен свой герой. По-прежнему среди молодого поколения находятся новые слушатели «Кино» и почитатели «Иглы» — в общем-то, дилетантского (фильм снят студентом ВГИКа с непрофессиональными актерами), но искренне говорящего о всем понятных вещах и потому все еще актуального фильма. По-прежнему в темную даль шествует раненый Моро, и, похоже, он не погибнет. Действительно, что Кощею – гибель, то Цою – бессмертие.