Последнее обновление: суббота, 22 июня 2013 г., 13:46 GMT 17:46 MCK
Джессика Джексон Хатчинс обила «свежими» газетами старую тахту
Я стою у огромного серого валуна, полтора метра в диаметре, будто присосавшегося к стене галереи.
Если бы он был каменным, то я вряд ли подошла так близко — такой раздавит в два счета. Но он бумажный, круглый, как шар, будто скатанный из конфетных оберток — творение Ребекки Тернер под названием «Обалдеть», и это слово как нельзя лучше описывает эту работу.
Как рассказывает директор галереи и куратор выставки Ребекка Уилсон, искусствоведы обратили внимание, что в последние несколько лет многие художники стали использовать именно этот материал — бумагу — и задумались: отчего это?
«Возможно, это реакция на засилье цифровых изображений. Обычно художники являются очень точным барометром в отношении того, что происходит в мире, и что мы принимаем как должное, — размышляет куратор. — Мы все меньше и меньше пользуемся бумагой: мы практически не получаем больше писем по почте, за исключением банковских счетов, мы не посылаем друг друг открытки, как раньше, и даже газеты — мы в основном читаем их в интернете. И некоторые работы в особенности заставляют нас задуматься над тем, насколько это прекрасный материал».
Британка Джоди Кери вымочила таблоид Daily Mail в чае, кофе и крови и изготовила красивейший букет цвета бронзы — будто бы увядших или засушенных цветов.
Газета как материал для творчества представлена на выставке не однажды: например, работа колумбийца Милера Лагоса пол названием «Фрагменты времени»: на галерейном полу лежат 15 толстых обрубков дерева, будто спиленных пилой веток. И, только приглядевшись как следует, присев на корточки, обнаруживаешь в местах среза газетные строчки и тогда понимаешь, что эти «ветви» — это пресованная газета.
«Я использовал углошлифовальную машину для того, чтобы нарезать эти пласты бумаги, и запах при этом стоял, как будто я пилил дерево, а не бумагу, и даже цвет на срезе был, как у ствола. Это навело меня на мысль, что древесная суть сохраняется в бумаге», — объясняет Милер.
Художнику важно было указать на исходный материал, поскольку он хотел выразить мысль, что любая информация заключена внутри дерева. К нам она приходит в виде ежедневной газеты, которая делается из бумаги, а бумага в свою очередь — из дерева.
В общей сложности на выставке «Бумага» представлены работы 44 художников со всего мира, и, побродив по залам, понимаешь, сколько на самом деле полезных применений можно найти газете, даже самой никудышной.
Американская художница Джессика Джексон Хатчинс сделала так: обила настоящую тахту, взятую из своего отчего дома, старыми газетами с новостями о президенте Обаме, пришедшем на смену Джорджу Бушу.
Бумажный бюст испанского боксера Эмануэля Огастаса
Яркие еще несколько лет назад заголовки уже выцвели — и в прямом и переносном смысле. Лежащие на этой бумажной тахте керамические горшки, по всей видимости, символизируют людей, безвольно развалившихся у телевизора, а в названии работы «Тахта на долгие времена» трудно не усмотреть авторскую иронию.
Как и в работе англичанина Доминика Макгилла: огромном карандашном панно, где масса действующих лиц, в основном исторических персонажей, и очень много цитат. Автор говорит, что это – его реакция на события последних лет: войну с террором и всю эту «инициированную Бушем-младшим программу действий».
Но в самом центре картины я вижу нашего Ленина с указующей в будущее рукой. К чему он здесь, спрашиваю я у художника?
В ответ Доминик рассказывает мне советский анекдот про едущих в поезде Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева, и как последний предлагает, «раскачивать вагон и делать вид, что едем».
«Этот русский анекдот все связал воедино, — признается Доминик, — это же гениально! Он как раз раскрывает философскую суть политики и показывает схожесть Америки и России как глобальных супердержав».
Когда слышишь эту предысторию, то становится понятно, почему это мощное полотно, нарисованное грифелем на бумаге, носит название «Мукаддима».
«Мукаддима», или «Введение», это часть книги арабского философа и историка ХIV века Ибн Хальдуна, который в своем монументальном труде попытался понять и объяснить законы, по которым живет и развивается человеческое общество, почему в нем возникают династии, происходит расцвет и упадок. «Мукаддима» — это в какой-то степени предтеча марксовского «Капитала», хотя, глядя на панно Доминика Макгилла, трудно определить, где начало, а где конец Истории.
Доминик рассказывает, что по его задумке, это панно должно было быть круговым, как пляжная кабинка для переодеваний, а зритель становился бы в самую середину и сам делал выводы.
Как рождается творческая идея, очень хорошо видно на примере работы британца Пола Уэсткома «Стаканчики из-под кофе». Это действительно девять бумажных кофейных стаканов, какие дают навынос в любом кафе, только разрисованные цветными карандашами очень умелой рукой.
Художник разукрасил эти стаканчики от нечего делать, когда убивал время, работая смотрителем на автопарковке, а теперь они могут стать украшением любой художественной галереи или дорогой каминной полки.
Еще один творческий процесс подробно растолковала мне Энни Кеванс: целый зал галереи отведен ее портретам мальчиков, выполненным в единой манере — крупными размытыми мазками, где ярко выделяются глаза, глядящие прямо на тебя с некоторой, поначалу непонятной, тревогой.
Это портреты диктаторов в детстве — цикл, который Энни осуществила девять лет назад как свою курсовую работу в художественном училище.
Тогда она заинтересовалась возникшей в викторианскую эпоху концепцией «невинного ребенка» и задумалась о том, как выглядел, к примеру, Гитлер и другие диктаторы в детстве и когда именно они превратились в злобных взрослых?
Как она работала над этим циклом — по фотографиям или ей приходилось «разматывать» назад, в детство, черты взрослого лица?
«У меня были фотографии нескольких из них, но не всех. Я знала, что у Франко, например, были очень большие уши, которые он, когда стал взрослым, прижал каким-то образом, но когда я рисовала, я его именно таким себе представляла — с большими оттопыренными ушами. Мугабе я рисовала по фотографиям его сыновей. Хуссейна — по его собственным фотографиям, на которых он, правда, уже был взрослее, и здесь это тоже видно: он взрослее остальных диктаторов», — рассказывает Энни.
Я захожу в зал, где в застывшем галерейном воздухе парит гигантский воздушный змей, составленный из отдельных маленьких змеев, под которым несколько потерянно бродит его автор, бразильский архитектор Марсело Жакоми. Он говорит, что в этих воздушных змеях ему удалось совместить бумагу, цвет и пространство.
Из разговора с ним я узнаю, что воздушные змеи имеют особое значение в культуре его родного Рио-де-Жанейро. С одной стороны, это дешевая игрушка, что-то радостное, веселое, но с другой стороны, они могут использоваться как инструмент войны и мира в фавелах — трущобах Рио.
Оказывается, детей с воздушными змеями оставляли играть на окраине фавелы, и когда появлялась полиция, дети давали с помощью змея определенный сигнал, когда поступали наркотики — давался другой сигнал, когда враждующая банда появлялась — третий сигнал.
Родной город дал вдохновение и китайцу Хану Фену. Он говорит, что Шанхай стал прообразом его работы «Висящий город»: примерно в полуметре от пола висят на веревочках дома-небоскребы.
Они сделаны из кальки, некоторые из них яркие, будто только что отстроенные, другие — выцветшие, блёклые, как выброшенные морем на берег ракушки, изношенные временем, загрязненные воздухом огромного мегаполиса. Хан Фен проводит следующую параллель: город подобен бумаге, в нем тоже со временем исчезают краски.
Интересно наблюдать, как по-разному художники используют один и тот же материал — бумагу — и как по-разному трансформируют похожие образы.
Нью-йоркская художница Дон Клементс часто рисует или собственное жилье или интерьер какого-то фильма, чаще всего мелодрамы. Ее бумажные полотна, рисованные грифелем или цветной гуашью, похожи на дневник в картинках. Это своего рода заметки на полях, сделанные для памяти, чтобы захватить ускользающее время.
«Это по сути дела моя мастерская здесь нарисована, а «Кино» она называется потому, что там, на рисунке, присутствует телевизор, а в телевизоре на экране мы видим фрагмент фильма Жана Ренуара «На дне». Персонажи из фильма выходят за пространство экрана и вторгаются в интерьер комнаты, — поясняет Дон. — Мне хотелось объединить мое жизненное пространство с кинематографическим».
Похоже, что именно это в очередной раз удалось сделать галерее «Саатчи»: размыть границы быта и творчества и дать возможность стороннему наблюдателю не только оценить такой прекрасный и хрупкий материал как бумага, но и стать, хотя бы на время посещения выставки, частью замысловатого творческого процесса.
Источник: