Хотя урбанизация и повсеместна, города и люди всегда живут в определенных границах – политических, экономических, географических, демографических. Порой их строят целенаправленно, порой они возникают сами, естественным образом. О том, что происходит с границами и городами в современном мире, рассказывает Арьен Остерман – историк архитектуры из Амстердама, главный редактор влиятельного журнала Volume Project. В декабре 2013 года он поехал работать на Биеннале урбанистики и архитектуры в Шэньчжэне и теперь делится впечатлениями от скорости перемен в Китае, обсуждает новые пузыри урбанизации, жизнь и работу в новых городах.
– Вы и ваша команда в Volume постоянно нащупываете границы архитектуры и урбанистики. Как представления о границе города изменились за последние десятилетия?
– Они и изменились, и остались прежними. Они не изменились в том смысле, что авангардные идеи 50-х, 60-х и начала 70-х возвращаются. Революционной идее нужно 35–40 лет, чтобы ее начали принимать повсеместно. Постепенно идея укореняется, и по прошествии этого времени становится возможным уловить ценность изначальной концепции. В новых проектах мы видим отражение истории: Team X, Superstudio, структурализм – все эти идеи вдохновляют новое поколение студентов. И «пограничное состояние» во многом часть этого наследия.
Если оглянуться на Нидерланды, на последние сто лет городского развития и планирования, то тут есть своя история трудностей – страх перед самим состоянием мегаполиса. Этот страх выражался в политике и законодательстве, можно увидеть политические меры, направленные на то, чтобы предотвратить возникновение мегаполиса. Решение было таково: сосредоточиться на территориях за пределами крупных городских центров, за пределами существующих границ городов. Появление мегаполисов активно предотвращалось путем создания полностью распределенной городской ткани, Рандстада («кольцевой город», включающий крупнейшие голландские города. – Slon). Более крупные города – Амстердам, Роттердам, Гаага – были вынуждены экспортировать часть своего населения в другие, более мелкие поселения. И это был действительно вынужденный экспорт, навязанный не какими-либо тоталитарными мерами, но посредством более изощренных механизмов снижения плотности, создания других городов.
– Каким образом управляли распределением населения?
– К примеру, мои дед ибабка родились и жили в Амстердаме. Когда они достигли пенсионного возраста, они поменяли образ жизни и переехали из Амстердама в небольшой город, потому что там они могли жить в приятной обстановке и иметь больше места за разумные деньги. Они переехали в новый дом, в новый район. Прежде, в Амстердаме, они всегда жили в старых районах. В то время инфраструктура и здания в старых районах оставляли желать лучшего, их не восстанавливали, это был упадок. В некоторых городах Европы городские центры оказывались заброшены, они приходили в ужасное состояние. Город как проект в каком-то смысле терпел поражение – люди тяготели к периферии, к деревне, к сельской местности.
Для моих дедушки и бабушки это был всего лишь вопрос улучшения жилищных условий. Было проще жить в районах новой застройки, созданных благодаря специальным финансовым проектам и по особым программам. Создавая эти новые поселения, правительство убеждало представителей концентрированного городского населения переезжать в новые города и городки.
Молодым людям эти новые города казались скучными. Они искали другого опыта и в силу своей молодости были готовы жить в менее комфортных условиях. А поскольку многие уехали из центров городов, недвижимость там подешевела. И в результате молодежь из пригородов, художники, студенты – все они снова двинулись в города, заново населили эти старые здания, инвестировали в них, и так началась следующая фаза цикла.
– А теперь город и село встретились посередине?
– Да, сегодня, когда мы говорим о Нидерландах, о городах и о сельскойместности, мы воспринимаем их как единое целое. Нидерланды – это мегаполис, это нация в форме мегаполиса. Это мегаполис, собранный из нескольких узлов, очевидно, но он един. И, глядя сегодня на страну, мы понимаем, что она полностью урбанизирована.
Здесь мы видим, что представления о границах городов изменились. В прошлом, даже во времена тех авангардистских проектов, что я упоминал, было очень сильное стремление противопоставлять город селу, рассматривать их как два разных состояния. Урбанист имел делос одним из них, ландшафтный архитектор – с другим. Этой идее настал конец. Для городского планировщика сегодня любое городское состояние глобально. И это изменило понимание границ.
– Вы упомянули авангардные проекты прошлого. Где сегодня эти идеи реализуются? Вы сейчас в Шэньчжэне, видите ли вы вокруг признаки схожих проектов?
– Шэньчжэнь молод, он существует как город тридцать или сорок лет, но в нем уже живет 11 миллионов человек. Прежде это была деревня. Уже сейчас видна та более старая городская материя, которую предстоит заново использовать, перепрофилировать, и в принципе она уже начинает использоваться повторно. Части города, что были заброшены или третьестепенны, что находились на краю городской застройки, сегодня возрождаются, и в этих районах начинаются новые девелоперские проекты. Это показывает, что растущий интерес к таким площадкам не ограничен Европой или США, он развивается по мере того, как города переходят от индустриального производства к постиндустриальному.
На биеннале в Шэньчжэне [директор Нидерландского института архитектуры] Оле Боуман стал директором «Здания A» – это бывший стекольный завод. Боуман смог убедить владельцев здания, корпорацию China Merchants, не только спонсировать биеннале, но и инвестировать в здание. Он поставил их в положение, при котором они уже не захотят уничтожить то, во что только что проинвестировали. И они начали думать о том, что будет после биеннале, о том, чтобы инвестировать в будущие программы. Так что есть ощущение легкости, гибкости, понимание, что существующие механизмы строительства городов – этоне единственно возможный вариант. Есть пространство для переговоров, для перемен, для идей, есть восприимчивость. Не у всех, конечно, но это меняется.
Это видно и на биеннале: мы очень сосредоточены на потенциале повторного использования, репрограммирования, потенциале на будущее. Этим мы отчасти хотим показать, что девелопмент не может существовать, лишь уничтожая прошлое. Биеннале нацелена на исследование трансформации в Китае, особенно в этом регионе Китая, чья экономика основана на дешевом труде идешевом производстве. Биеннале ставит вопросы, что произойдет при переходе к более зрелой форме производства, более зрелой форме экономики.
– Сохраняется ли темп перемен по мере того, как экономика региона меняется?
– Да, это невероятно. По сравнению с европейскими понятиями о жизни, о политике, о развитии стран здесь все совсем другое. Когда я первый раз был здесь пятнадцать лет назад, это был своего рода тур по Юго-Восточной Азии, мы побывали в университете, который был расположен тогда вдали от городского центра. Шла выставка дипломных архитектурных проектов, и в одном из них было пять многоэтажек, все розовые. Я выглянул из окна и вдали увидел пять розовых небоскребов. Я сказал декану: «Как интересно, студент скопировал вот ту новую застройку, вот те здания. Как так?» А он ответил: «Нет-нет, все наоборот. Студент построил те здания, он их спроектировал».
Это отличная иллюстрация скорости перемен, с которой мы сталкиваемся здесь, в Китае. Но я также впечатлен их пониманием ситуации, они весьма тонко работают с условиями своей жизни. Примитивизма нет и в помине. Это очень образованные люди, которые хорошо понимают, какие механизмы от них требуются, чего не хватает в их стране, как двинуться в направлениях, которые их интересуют, как улучшить ситуацию. Это очень интересный и сложный опыт.
И здесь есть старые кварталы… Издалека можно разглядеть, что здания, которые сейчас используются как жилые дома или магазины, это по большей части перестроенные фабричные здания, с их типичным модернистским каркасом. Их превращают в очень приятные, живые районы.
– Все эти творчески устроенные города, высокоразвитые экономики не могут жить без сырья, без промышленной продукции. Будет ли промышленность и дальше перемещаться в районы с самыми низкими зарплатами, самым дешевым трудом, или же в какой-то момент индустриализация где-то остановится?
– Это очень непростой вопрос, и я не экономист. Я могу говорить лишь о том, что вижу. Происходит вот этот сдвиг, стремление городов перейти к более высокому уровню производства. Промышленное производство продолжает перемещаться из одних мест в другие, но я подозреваю, что это не может происходить вечно. В конце концов должен наступить момент, когда или вся система рухнет, или она перейдет на другой уровень.
Есть разные взгляды. Согласно одному, производство станет полностью индустриализованным, механизированным, будет управляться с компьютера и удаленно. Техника заменит труд как таковой. Мне это не кажется вероятным окончательным решением.
Интуиция подсказывает, что капитализм попросту невозможен без бедных людей, что это неотъемлемая часть индустриального мира, особенно в будущем.
Что должны существовать высший и низший класс и что на каждого богатств не хватит. И это касается вопроса об измерениях: является ли экономический рост единственным способом измерить успех, процветание города?
Токио – хороший пример так называемого «неподвижного города», и это предмет интересного проекта, который я выдвинул. В этом исследовании предполагается, что рост – не единственный путь, что городское общество может добиться определенной динамики и не расширяясь. Проект показывает, что это не только возможно, но и уже осуществимо. Японское общество существовало без роста экономики и без роста населения полтора десятилетия. Теперь там вдруг появился рост, но лишь полпроцента или один процент в год, это очень мало. Так что этот рациональный показатель экономического роста можно оспорить, и даже нужно оспорить, чтобы справиться с той ситуацией, которую мы наблюдаем.
– Есть подозрение, что налицо пузырь урбанизации. Мировые города развиваются и растут, конкурируют за будущее. Можно ли ожидать, что этот пузырь лопнет?
– Пузырей много. Что меня в числе прочего поражает: здесь, в Китае, множество людей инвестируют во второй, в третий дом, в дополнительную квартиру как в пенсию, потому что стабильной пенсионной системы нет. Затем они не пускают никого жить в эти квартиры или дома, чтобы сохранить их ценность, чтобы содержать жилье в хорошем состоянии. Особенно потому, что новые жильцы могут приехать из села и не знать, как следует пользоваться жильем правильно, по-современному. Возникает безумная ситуация: пустуют только что построенные целые здания, целые районы, целые города.
– Интересно поговорить о связи городов с землей и с фермерством. Колхас писал о прямоугольных американских офисных зданиях XX века, описывал крохотные лабиринты служебных помещений и туалетов, напоминающие нам, что мы все-таки люди. Похоже, этот феномен заметен и в глобальном масштабе: есть логика туманных механизмов капитала, и даже фермы, где удовлетворяются самые базовые потребности, втягиваются в эту систему.
– Думаю, это в целом верно: городская среда уже повсюду, село стало частью города. Сегодняшние фермеры заканчивают университеты. Они управляют фабриками, которые мы именуем «фермы». Они полностью интегрированы в городской проект производства. В будущем, думаю, возникнут две разные, даже противоположные тенденции. Первая, более общая: будет развиваться городское фермерство, производство и дистрибуция пищи будут перестроены. Это явно пространственный, а значит, архитектурный проект. Архитекторы уже работают над этим, например MVRDV. Этот проект изменит наш образ жизни и, вероятно, сильно изменит животноводство.
А другой вариант, конечно же, синтетический. Это будет полная индустриализация производства пищи, создание продуктов из ингредиентов, подготовленных на заводах и в лабораториях; это производство еще больше будет оторвано от земли, чем сейчас. Мне это тоже кажется не очень вероятным, и это не слишком приятный сценарий, но все же и он возможен.
– Как я понимаю, один из главных приоритетов китайского правительства – продовольственная безопасность. По-разному ли выглядит питание в городах в Китае и, допустим, в Нидерландах?
– Из того, что я видел, складывается противоречие. Отчасти оно проистекает из системы «хукоу». Хукоу – это документ или паспорт, подтверждающий, что вы вправе жить в городе. Если у вас нет такого документа, значит, вы мигрант, следовательно, как правило, можете жить только за пределами города. Если у вас есть разрешение жить в городе, значит, вы полноценный гражданин, вы можете и работать в городе. Если вы не можете работать в городе, вы гражданин второго сорта, потому что в городах лучше школы, лучше больницы, больше возможностей.
Хукоу – это правило, которое привязывает людей к месту, где они родились, к земле. Это инструмент создания стабильного общества, но это статичное общество сельскохозяйственных работников.
Это означает создание разрыва между теми, кто может процветать, и теми, кто не может, и это навязанное разделение населения на городское и сельское.
Конечно, можно возразить, что это реакция на реальные проблемы: китайские власти не могут допустить, чтобы все население ринулось в города, а города не выживут без производства пищи на селе, так что это просто жизненный факт, с которым надо что-то сделать. Но в то же время китайское государство в поисках продовольственных гарантий расширяет свою территорию далеко за пределы материкового Китая – и в частности, движется в Африку. Так что у вопроса о границах городов, сельских территорий и даже стран есть другие, скрытые измерения.
Источник: