С художником Игорем ТЮНИНЫМ я познакомился во время его первой выставки, которую он организовал вместе со своим другом Владиславом Крылышкиным. Она прошла в 1998 г. в художественном музее под названием «Потерянное слово». Мне она запомнилась своей гармоничностью, которую редко увидишь в выставочных залах, и, если можно так сказать, высоким нравственным началом. С тех пор прошло более десятка лет, многое изменилось, но заряд, полученный от той выставки, так и остался со мной.
– Как удалось добиться такой гармонии авторам, один из которых художник, а другой – резчик по камню?
– Очень просто, мы вместе работали в одной мастерской, – говорит Игорь Викторович. – Глядя на работы друг друга, продолжали, углубляли идею выставки. А название, как и идея, возникло из восточной притчи. Жил один народ, изолированный от другого мира высокой стеной. И всем было интересно, а что же там такое за ней. Многие пытались вскарабкаться на нее и узнать это. Но когда они возвращались, то ничего не могли рассказать о том, что увидели. У них не хватало для этого слов. Найти это слово мы и пытались со своими зрителями.
– Сравнение справедливо. Сначала возникает идея картины, но ее надо пережить, прочувствовать, чтобы донести до зрителя то, что хочешь ему сказать, и только тогда начинаешь воплощать свой замысел на холсте. Бывает, что картина уже закончена, а она, как я говорю, не загудела. Все в ней правильно, все хорошо, но чего-то не хватает. И вот тогда начинаются самые настоящие муки, пока вдруг придет озарение, и всего один мазок кистью где-то в углу картины вдруг заставлял ее «гудеть».
– Идей – миллион. Любая вещь, любой человек, любая встреча – это целый мир идей. Например, ты закрываешь глаза, и тебе представляется что-то, и там все заряжено на идею новой картины, даже когда ты спишь, то и там ты пишешь мысленно картину. Ты видишь какой-то сон, а проснувшись, рождается картина. И когда я сажусь за мольберт, заранее вижу на холсте, что там будет. И тут даже не надо фантазировать, только потом, в процессе письма, я добавляю какие-то детали.
– Первыми, конечно, были мои родители, которые не жалели времени, усаживаясь рядом со мной с карандашом или красками. И мне все хотелось нарисовать так, как это получалось у них. Потом была художественная школа, в которую я поступил очень рано. И тут настоящим моим учителем стала Л.И. Опрышко. И хотя она сейчас живет в США, но не забывает о школе в Горловке. Затем закончил Енакиевское художественное училище, преподавал в общеобразовательной и художественных школах. Продолжил свое образование в Киевской академии художеств в качестве вольнослушателя. И тут большое влияние на меня оказали Кривонос, Бородай и другие маститые художники.
– Часто приходилось слышать, что картины живут своей жизнью и могут влиять как на судьбу владельца, так и художника. Это так?
– Конечно. Расскажу еще одну притчу. Жил художник, который, скажем так, был достаточно агрессивен в своей живописи, его полотна несли негативный заряд. И вот он умер. Его вдова через некоторое время пришла к правителю страны, мол, не могу жить в этом доме. Почему? Расспросив ее и выяснив, что в доме хранятся работы умершего, правитель посоветовал их снять или продать. Вдова так и поступила. После этого она смогла жить совершенно спокойно в доме – исчез источник агрессии и неудовлетворенности жизнью.
– Сегодня художникам трудно прожить, если не работать на заказ. Стоит ли хвататься за первое попавшееся предложение?
– Думаю, что не всегда надо браться за то, что тебе предлагают. Ведь каждая работа, человек несут в себе энергетику – либо хорошую, либо плохую. И художник должен думать, что он принесет в этот мир, куда он призывает идти.
– Естественно. Поэтому художник должен быть широко образованным человеком, иметь нравственные устои, чтобы нести высокую духовность людям. Еще Леонардо да Винчи сказал: «Где дух не водит рукой художника, там нет искусства». На меня, в частности, большое влияние оказало знакомство с композитором Еленой Чистой, ее произведениями духовной музыки. Кстати, среди моих работ есть и росписи церквей – Никольского монастыря, храма Св. Иоанна Кронштадтского, Свято-Успенского храма, в Святогорской лавре.
– Не устаю, потому что я от одной техники перехожу на другую. Обычно я работаю в живописи маслом, но потом работаю карандашами в графике, потом перехожу на акварель. То есть я с одного перехожу на другое и все время экспериментирую. Но в последнее время я больше внимания уделяю дизайну интерьера, монументальной росписи в Донецке и Киеве, сотрудничаю с архитектурными студиями, с такими студиями элитного дизайна, как «Ройял-декор».
– У каждого художника они есть. Для меня – это Крым. Причем не море, а горы, где первозданная природа, где ты оторван от суеты, где ощущаешь себя песчинкой во Вселенной, где даже мыслишь иначе.
– Считается, что художник живет своей внутренней жизнью, а обязан ли он присутствовать в своем произведении?
– Смотря как. Если помните, то художники Возрождения, хотя бы те же Рембрандт, Веласкес, помещали и свое изображение на отдельных работах. Это чисто в зрительном плане, но всякоехудожественное произведение всегда зеркало своего творца, и замаскировать в нем свою натуру ни один не может. Ну а кто не намерен делать своего, тому до искусства и дотрагиваться не надо.Художник должен заботиться не о том, чтобы его произведение нашло признание, а о том, чтобы оно заслуживало его.