На автопортретах Варвара Бубнова выглядит вылитой японкой — маленькой и сильной. Фото: Злаказова Лилия
Около 70 литографий из коллекции Третьяковской галереи, ГМИИ им. А. С. Пушкина и частных коллекций представлены на выставке Варвары Бубновой в ГТГ на Крымском Валу, посвященной 125-летнему юбилею художницы, переводчицы, исследователя.
«Если бы меня спросили, кого я больше всего почитаю в Поднебесной, я бы ответил — Бубнову. Японские художники могут гордиться перед всем миром, что она находится среди них. Странно, что об этом мало говорят…», — так отозвался о Варваре Дмитриевне Бубновой один из основателей Института японской гравюры Мунаката Сико, график, удостоенный Гран-при Венецианской биеннале и биеннале в Сан-Паулу (1955).
В России о Варваре Бубновой говорят еще меньше, чем в Японии, которая, между прочим, наградила ее орденом Драгоценной короны IV степени. Притом что ее при желании можно числить среди амазонок русского авангарда. Учась в Петербургской академии художеств, она тем не менее участвовала в выставках радикального «Союза молодежи» вместе с Маяковским, Бурлюком, Ларионовым, Гончаровой, Малевичем, Розановой, Татлиным… Именно она перевела на русский знаменитый «Манифест футуристов». Как и многих русских модернистов, ее вдохновляли французы, особенно Ван Гог и Матисс. Как и художники «Бубнового валета», она интересовалась примитивным искусством, африканской скульптурой, русской иконой. Незадолго до Первой мировой войны они с мужем, художником и теоретиком искусства Вальдемаром Матвейсом, проехали Европу, обращая особое внимание на музейные этнографические собрания. После революции она, работая в отделе рукописей и старопечатных книг Исторического музея, устраивает в разоренной Москве выставку древней русской миниатюры. Одновременно работает в знаменитом Инхуке — Институте художественной культуры.
Ее любовь к архаике и этнографии особенно пригодилась ей в Японии, куда она отправилась в 1922 году вместе с мамой, чтобы навестить младшую сестру скрипачку Анну, которая вышла замуж за японца Сюнъити Оно. Вместо годика они задержались там на 36 лет, аж до 1958 года. В Японии, в сущности, Варвара Дмитриевна продолжила свои занятия. Только место древней русской миниатюры заняла суйбоку-га — старинное рисование черной тушью, которое в XIV — XV веках очень любили монахи, дзэн-буддисты. Место «бубнововалетцев» — молодые художники, создатели Ассоциации творческой гравюры Японии. Повальное увлечение европейцев цветными гравюрами XVIII века укиё-э эта молодежь почитала салонной модой. Они искали что-нибудь, на их взгляд, более аутентичное. Короче, как и русские авангардисты, они стремились к новому искусству, ища опору в оригинальной родной традиции и архаике. Неудивительно, что Варвара Дмитриевна органично вписалась в их художественные общества. Заинтересовавшись литографией на цинковых досках, она со свойственной ей основательностью изучала эту технику в Токийском художественно-прикладном училище. А затем «переложила» живопись суйбоку-га на язык литографии на цинке. Одним словом, русская художница неожиданно оказалась амазонкой авангарда в Японии и, как выразился критик Судзуки Дзинъити, «первой среди японских литографистов».
Но, как ни странно, Бубнова нашла в японском искусстве не только свой неповторимый язык. Тот, который крупнейший мастер новой японской гравюры Хирацка Унъити назвал «ожившей гравюрой». С одной стороны, ее интерес к «драгоценным свойствам изобразительности» как живописи тушью, так и литографии лег на то увлечение пластическими принципами Востока, которое уже присутствовало в русском искусстве начала ХХ века. С другой — для нее «классическое искусство Японии стало родным» по духу. И нельзя не увидеть, что мир, который оно культивировало, резко отличался от того, который стремился спроектировать авангард. Вместо футуристического устремления в будущее — переживание полноты каждого мгновения, вместо пафоса прогресса — единение с природой, вместо бунта и революционного передела мира — сосредоточенная художественная работа.
В ее литографиях японские пейзажи оказываются средством личного лирического высказывания, портреты завораживают точностью взгляда, повседневные сцены — безупречностью композиции и тонкостью настроения. На автопортретах она выглядит вылитой японкой — маленькой, изящной, сильной. Той, которая написала о себе на склоне лет: «Даже в старости живопись и литературный труд дают радость. Когда любишь свою работу и любишь людей, жить интересно, отсюда рождается оптимизм». Если учесть, что ее мастерская в Токио вместе с большинством работ погибли во время бомбежек 1945 года, что до 1958 она была лишена советского паспорта и возможности вернуться на родину, что она пережила всех своих сестер и любимого племянника, то оптимизм этот подразумевал недюжинную силу духа. Она умерла в 1983-м, не дожив до 97-летия. Она связала две страны и два века. Она помнила, как в материнское имение Вульфов Берново, знавшее Пушкина, приезжал Левитан и писал там этюды для картины «У омута». Говорят, благодаря Бубновой сюда добралась и прославленная Йоко Оно. Йоко приходилась племянницей Сюнъити Оно. Его жена, Анна Дмитриевна Оно-Бубнова, учила ее музыке, а Варвара Дмитриевна — живописи. Почему-то нет сомнений, что, доведись Бубновой встретиться с Джоном Ленноном, она бы и с ним нашла общий язык.