В Фонде культуры «Екатерина» открыласьодна из самых ожидаемых выставок нынешней Фотобиеннале. Энтони Сво, американский фоторепортер, лауреат Пулитцеровской премии и дважды лауреат World Press Photo (в 1987 и 2009 годах), представил экспозицию «Потерянный рай. Америка во время кризиса». Эта выставка о том, как одна из самых сильных и противоречивых стран мира прожила 2000-е годы и как события большой политики влияют на жизнь простых людей. В то время как фотографии к этой выставке готовились к экспонированию, Энтони Сво рассказал корреспонденту «НГ» Дарье Курдюковой о фотожурналистике как способе помогать людям, о кризисе и о пленочной фотографии.
– Господин Сво, ваш проект называется «Потерянный рай. Америка во время кризиса», но там представлены фотографии начиная с 2001 года. Речь не только о нынешнем финансовом кризисе?
– Вообще-то никакого рая нет… Видимо, дело в переводе. На самом деле проект называется Fall from grace (буквально «Выпадение из благоденствия»). Двадцать лет я не жил в Штатах, а вернулся в 2001 году, когда Америка была сверхдержавой с очень динамичным развитием. Когда президентом стал Джордж Буш-младший, он и его администрация думали, что XXI век будет веком Америки. Я в принципе верил в это, и мне было интересно, как все сложится. Потом произошли события, о которых все знают, – 11 сентября, войны в Афганистане, в Ираке, трагедия в Новом Орлеане, чудовищные проблемы с иммиграцией на мексиканской границе, скандалы с тюрьмами Абу-Грейб и Гуантанамо. И финальный аккорд – начало финансового кризиса. Очевидно, что это десятилетие было периодом стремительных изменений, в результате которых страна от доминирования в мире скатилась до деградации.
– Год назад мне предложила его сделать Ольга Свиблова, и я согласился. Собственно, это заставило меня наконец-то сесть и начать разбирать отснятый за прошедшие десять лет материал. Посмотреть на все это как на единый проект, ведь раньше это были просто отдельные серии. Мне кажется, здесь будет интересно узнать, что же происходит в Америке, поскольку она до сих пор оказывает и экономическое, и культурное влияние на Россию да и на весь мир. Хотя я был неприятно удивлен, когда понял, что в России многие до сих пор воспринимают американцев как врагов и относятся к ним достаточно агрессивно. Возможно, это пережиток холодной войны. Но американцы-то о ней давно и думать забыли – молодому поколению в голову не придет воспринимать русских с агрессией. В США их живет много, как правило, они успешны, знают язык и хорошо интегрируются в общество.
– Выставка представляет собой десятилетний проект о США. У вас был также десятилетний проект о соцстранах Восточной Европы 1989–1999 годов. Планируете ли проект о последнем десятилетии в России, страна претерпела сильные изменения за это время?
– Нет, такого проекта нет. Я поснимал здесь в сентябре, но оказалось, что журналы в этом не заинтересованы. Американские журналы пребывают сейчас в плачевном состоянии, и они не готовы оплачивать мои проекты в России. Да и меня сейчас больше интересует моя страна. Хотя правительство и пытается сделать вид, будто кризис закончился, он будет продолжаться еще как минимум десять лет. Люди страдают – прежде всего из-за безработицы, уровень которой чудовищен. Америка отличается от европейских стран тем, что когда ты теряешь работу, ты теряешь все. Никакой соцподдержки безработных у нас нет, поэтому сразу начинаются проблемы со здравоохранением. Система делает все, чтобы выпавшие из нее люди уже не смогли вернуться. Процент таких людей огромен, и им приходится пройти через сущий кошмар. Мне хочется снимать и показывать именно это. Сейчас я начал новый проект. Мы с десятью фотографами (со Стенли Грином и другими) создали некоммерческую организацию для освещения изменений, происходящих в Америке, – Facing change («Перед лицом изменений»). Мы хотим попытаться найти способ помочь людям выйти из этой ситуации. Мне надоело быть просто рассказчиком.
– Тем не менее вы давно и много снимаете Россию, даже некоторое время жили здесь. Чем вас привлекает наша страна?
– Когда пали Берлинская стена и железный занавес, для всех открылась совершенно новая, неизвестная страна. Россия, как и США, страна огромная по своему влиянию и еще и поэтому вызывает интерес. Я начал работать здесь прежде всего из любопытства. Всю первую половину моей жизни эта страна была абсолютно закрытой, и я понятия не имел, что она из себя представляет. Поэтому как только появилась возможность сюда приехать, я предложил это журналу Time, где тогда работал, и они меня поддержали.
– У вас есть книга о Чечне, а в 1996 году вам дали Премию имени Роберта Капы за освещение чеченской войны. Как вы попали туда и почему решили там снимать?
– Было ясно, что чеченскую войну нужно снимать. Но все западные журналисты – да вообще все журналисты – работали на стороне чеченцев, поскольку русские войска не разрешали снимать свои действия. Но когда началось сражение за здание правительства, я понял – его возьмут и захотят, чтобы журналисты это зафиксировали и все увидели победу. Моему предложению все это заснять русские были рады – так я оказался первым западным журналистом, сделавшим репортаж о взятии здания правительства на стороне русских. Потом я получил доступ ко всему, мог снимать что угодно – и благодаря этому появилось много уникальных кадров, которые не мог сделать никто, поскольку тогда вообще было очень мало журналистов, работавших в Чечне.
– На вашем сайте выложены фотографии, сделанные после теракта 29 марта на станции «Парк культуры». Что вы видели?
– Должен ли фотограф высказывать свою гражданскую позицию? И есть ли границы, за которые фотожурналист не должен переходить?
– Я не могу никому указывать, что делать, – каждый решает сам. А по поводу границ – не очень понимаю, о чем вы говорите, потому что сам нечасто оказывался в ситуации, когда нужно было решать, фотографировать или нет. Напротив, практически всегда, когда я снимал, люди были рады – ведь я смогу донести эту информацию до других, показать, что происходило. Когда работаешь для журналов, требуется объективность, факты, а не твое отношение. То, что потом появляется в печати, – это мнение редакторов, а не журналистов. Были случаи, когда съемка в итоге оказывалась отредактирована совершенно под другим углом, чем я это изначально подразумевал. Когда снимаешь для себя – для выставок и для книг, – то показываешь свое отношение. Если говорить о месте трагедии, то прежде всего нужно оставаться человеком и пытаться помочь. Но часто помощь журналиста – просто не мешаться. Если видишь, что мешаешь, нужно сразу же уходить. Если есть возможность, надо фотографировать – люди должны знать, что происходит. В этом и будет твоя помощь.
– С появлением Интернета она изменилась очень сильно просто потому, что стало намного проще донести до людей свое мнение. Раньше все шло через журналы – и в этом смысле кризис помог. К примеру, сейчас я сам не работаю ни для какого издания: ко мне обращаются через мой сайт, делают заказы, что-то покупают. В этом смысле работать стало легче – ты сам себя организовываешь и отправляешь на задания. Те же, кто работает только для журналов, обречены – финансирования нет, многие издания постепенно умирают, все переносится в Сеть. Работать только для печатных изданий сейчас невозможно.
– Кажется, что каждый профессиональный фоторепортер постоянно испытывает колоссальное зрительное напряжение, поскольку постоянно смотрит заинтересованным взглядом, взглядом охотника, если угодно. В обычной жизни это не мешает?
– Зависит от того, где я нахожусь и что делаю. Вообще у меня есть другая проблема: когда я над чем-то работаю, то слишком сильно концентрирую внимание и ничего не замечаю вокруг себя. На самом деле, это плохо, ведь я упускаю кучу вещей. Скажем, когда я работал в Новом Орлеане, помню, мне понадобилось достаточно много времени, чтобы прийти в себя и увидеть что-то вокруг. А когда я делал нынешнюю выставку, все время сидел безвылазно дома и не ездил снимать Гаити.
– Вы предпочитаете черно-белую фотографию. Монохромные снимки, даже трагические, часто выглядят спокойнее, в них есть почти эстетство, парадоксальная красота. Откуда она? И почему все-таки не цвет?
– Не знаю, не задумывался об этом. По-моему, наоборот, черно-белые отпечатки как раз более драматичны, и я даже не ожидал, что выставка окажется такой драматичной. Когда я наконец собрал весь материал, то понял, что получившийся портрет Америки вышел намного более мрачным, чем я предполагал. Я так вижу – в черно-белом. И потом, я привык снимать на пленку, а снимать на пленку цвет – странно и сложно. Я не очень люблю цифру, хотя на выставке будет несколько цифровых отпечатков. Хотя у цифры больше возможностей, она теряет какую-то глубину, становится плоской. Надеюсь, люди начнут понимать это и постепенно станут возвращаться к пленочной фотографии.