Выставочный проект «Иконы 1960-1980» — о тех, ради кого усаживались всей семьей перед стареньким телевизором, чьи песни переписывали на допотопных магнитофонах с большими бабинами, чьи фильмы смотрели по сто раз, чьими рекордами и открытиями гордились. Многие из персонажей фотографий были кумирами миллионов, иконами стиля – как сказали бы мы сегодня. Их любили, ими восхищались, им подражали. Они были и героями своего времени, и его лицом.
Как ни странно, именно репортажной съемки героев той эпохи сохранилось до обидного мало. Особенно по сравнению с постановочными портретами. Собственно, тем и интересен проект, который сделали кураторы Центра фотографии имени Братьев Люмьер. Работая в архивах известных фотомастеров той эпохи, они нашли интересный материал. Зачастую бесценный – с точки зрения исторической, и драгоценный – с точки зрения фотографической.
О папарацци в СССР тогда знали только по фильму Феллини и по западным журналам, изредка попадавшим в страну. Но не только из-за наличия «железного занавеса» настоящие мастера не обманывали доверия своих визави. Не потому, что им запрещала цензура. Просто их профессиональный кодекс был неотделим от этического. Уже в новые времена Владимир Мусаэльян однажды сказал, как отрезал: «Я доверием не торгую». И сегодня сохранившаяся съемка приватной жизни генсека Брежнева или звезд кинематографа хранит дистанцию, подразумевающую уважение к человеку, который тебе доверился. Как ни странно, именно это свойство делает их работы не только захватывающе интересными, но и остро актуальными сегодня.
Многие из фотографов не только снимали элиту, но и сами принадлежали к ней. Как, например, Владимир Мусаэльян, личный фотограф Брежнева на протяжении тринадцати лет, или Юрий Кривоносов, благодаря которому зрители увидят раритетную съемку Аркадия Райкина в студии… Высококлассные профи, они были и незаурядными личностями, у которых складывались свои отношения со звездами.
Братья Стругацкие в одной из своих культовых книжек объявили, что понедельник начинается в субботу. Понедельник XXI века начался в субботу 1960-х. Дата начала новой эпохи, кажется, очевидной как красный день календаря. После 12 апреля 1961 года земляне обнаружили, что их планета, в сущности, невелика и одна на всех. Слово «глобализация» еще не придумали. Но мир, окольцованный орбитой полета Гагарина, уже ощутил свое единство. А песня со словами «На пыльных дорожках далеких планет останутся наши следы» прямиком вела не только к фильму «Москва-Кассиопея», но и к «Звездным войнам» Лукаса. Фотографии Гагарина стали образом первого землянина, шагнувшего в космическое завтра.
Впрочем, о точке отсчета можно спорить. Может, логичнее считать началом момент, когда Хрущев вышел на трибуну ХХ съезда, чтобы в ошеломленной тишине прочитать о том, что все знали и о чем никто не смел сказать? Вместе с людьми, «невинно севшими», как пел Высоцкий, и возвращавшимися из казахстанских степей, рудников и северных лагерей, в страну пришел совершенно иной тип героя. Человека, знающего цену жизни и свободы, сильного, несломленного. Способного противостоять давлению обстоятельств.
— Лева, Жженов (а она обращалась к мужу только так, по фамилии) просил снять его на заграничный паспорт. Ему через неделю ехать, а старый паспорт вышел.
Я был поражен: какой круиз? Ему же на днях сделали полостную операцию. Незадолго до этого я сам прошел через нее. Тебе вспарывают живот, потом хирург четыре-пять часов перебирает внутренности, как автослесарь — забарахливший мотор, отсекает ненужное. Я от нее не совсем отошел после пары лет. А Жженов в круиз собрался пару дней спустя.
Лежал актер в блатном корпусе Боткинской больницы, куда попадали важные лица, не дотянувшие до Кремлевки по положению, или по серьезности ситуации. Палата была одноместная. Все просто, без излишеств – кровать, тумбочка, пара стульев. Но опрятно, уютно. На плечиках – парадный костюм.
Мне не приходилось встречать человека более волевого и более крепкого физически для его возраста. Фантастическая судьба провела его по тюрьмам, лагерям и ссылкам, через унижения и побои, пятидесятиградусные колымские морозы, голод – до полного истощения, адский труд – в шахтах, на приисках, лесоповале. Его возвращение в профессию тоже фантастично. Вернувшись на свободу в 38 лет, он сумел подняться, стать любимым актером для зрителей разных поколений. Больше того, он начал писать, и первый же его документальный рассказ «Саночки», опубликованный почти в пятимиллионном перестроечном «Огоньке», дал сразу понять читателям: в литературе появилось новое, серьезное имя.
Он был жаден до жизни. Жженов любил машины, часто их менял, гонял, как сумасшедший. Следовать за ним по всегда переполненному Ярославскому шоссе – сущее наказание.
Говорят, Жженов любил повторять одну восточную мудрость. Сам я этого никогда от него не слышал, но встречал в его записках. «Деньги потерял – ничего не потерял, здоровье потерял – кое-что потерял, веру потерял – все потерял»».
Вместе с этими людьми возвращалось иное представление о мире – то, что вычеркивалось, стиралось и, казалось, исчезло безвозвратно. Но оно возвращалось – в книжках, журнальных спорах, и в фотографиях. Как, например, в снимке Дмитрия Сергеевича Лихачева, сделанном тем же Львом Шерстенниковым накануне 85-летия академика. Ученый стоит на нем посреди кабинета… в тулупе.
«Уж не припомню, как попал мне на глаза маленький тулупчик, — рассказывает Шерстенников. — Дмитрий Сергеевич понял мой взгляд. «Этот тулуп мне жизнь спасал на Соловках… В рукава я просовывал ноги, а полами накрывался…» Соловецкая история Лихачева широко известна. Молодых ребят, студентов, создавших в шутку Космическую академию и братство Серафима Саровского – маленький кружок, обсуждавший «космические» проблемы науки, обвинили во всех тяжких грехах. А для осознания вины отправили на Соловки, в ставший знаменитый впоследствии СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения. Репрессии еще только начинали раскручиваться, не обрели свирепости поздних 30-х и 40-х годов. К заключенным изредка могли даже приезжать родственники. Вот во время одного из таких визитов и был привезен тулупчик.
За свою долгую жизнь Дмитрий Сергеевич успел сделать немало. Он изучал древнерусские летописи, выступал как популяризатор науки и публицист, боролся за охрану памятников, собирал и возвращал на родину русское наследие – рукописи, коллекции, увезенные в разные времена из России. Но – чего только в мире не бывает! – первой его опубликованной научной работой стала «Картежные игры уголовников». А появилась она в журнале «Соловецкие острова» в 1930 году».
Прошлое, которое многим еще недавно казалось ясным и прозрачным, потребовало размышлений, мучительного вглядывания в него, нового понимания.
Фотограф Александр Виханский вместе с режиссером Андреем Тарковским и оператором Вадимом Юсовым участвовал в подготовке к съемкам фильма «Андрей Рублев». «Я снимал первые фотопробы актёров и сопровождал группу во время выбора натуры в Вологодской области, — рассказывает Александр Виханский. — В середине октября 1964 наша группа возвращалась из Ферапонтово в Вологду. Темнело рано. Да ещё с самого утра висел густой осенний туман. Мосфильмовский автобус полз, переваливаясь на ухабах просёлочной дороги. Молчали. Неожиданный возглас Тарковского привлёк общее внимание. Навстречу автобусу, чуть в стороне от дороги, двигалось какое-то странное, разлапистое видение. Оно исчезло в тумане, и за окном снова поплыли редкие телеграфные столбы. Эта сельскохозяйственная машина (то ли веялка, то ли сеялка) в тумане и темноте казалась почти нереальной, каким-то существом из другого мира. «А может быть так и снимать?» — сказал Тарковский. – «Идёт Рублёв, а в тумане, намёком, проплывает такая вот штука. Ведь всё равно никто не поверит, что мы снимали во времена Рублёва. Фактически мы снимаем наше отношение к тому времени». В тот вечер обсуждение возникшей идеи продолжилось в гостинице…».
Часть статьи Жанны Васильевой из книги «Иконы 1960-1980», напечатанный с разрешения автора и издателя.