В Грахен обычно не ездят летом, это горнолыжный курорт. Устроив дочерей в пансионат, Кристина решила, что имеет сутки личного времени, и так совпало, что о летнем именно Грахене как раз недавно рассказывала приятельница: как там безлюдно, и какие горы, и водопады, и воздух, и можно ходить с лыжными палками — «nordic walking», а можно просто гулять.
Вообще-то личного времени у Кристины не могло быть, и она пошла на обман, чтобы эти самые двадцать четыре часа появились, причем обманывать пришлось сразу несколько людей, «ложь –красивый результат работы человеческого мозга», — любит повторять Андрей Андреевич, досталось и ему.
Директору школы Кристина сказала, что дела призывают ее в Москву и остаться на день адаптации она никак не может; а Андрею Андреевичу – что день адаптации есть необходимая процедура, и она обязана провести его с детьми. Директор школы склонил лысеющую голову, стекла его очков блеснули, с превосходной учтивостью он заверил фрау Раевскую в полном своем почтении. За сорок минут, проведенных на территории пансионата, Кристина сделала правильный вывод о царящей здесь суровой дисциплине, так необходимой ее своенравным дочкам. По территории строем ходили девочки в форме, состоящей из черной юбки, белой блузы и черного жакета, солнце пригревало, но пуговицы с эмблемой заведения оставались застегнутыми. Волосы учениц открывали лбы разной величины и формы, серьги отсутствовали, ногти острижены, на ногах – черные ботиночки с тупым носом. «Arbeiten und disziplinieren», подумала Кристина нежно.
Дочки пришли к правильному выводуодновременно с матерью, их шелковые лица испуганно побледнели. «Мама, может быть, домой?», — спросила смелая Александра. Кристина рассмеялась внутренним, но сильным смехом, и служащий закрыл за ней фигурные ворота. Изгородь примыкала – массивное сооружение, сочетающее в себе дерево и металл в необходимых пропорциях. Взмахнула рукой, Антонина расплакалась, Александра – нет. Впереди был свободный день.
Кристина превосходно ориентировалась в смирной Швейцарии благодаря навигатору GPS, каждый раз прибегая к его помощи, она напоминала себе, что спутниковые системы ГЛОНАСС –последний большой проект, в котором принимал участие ее отец, академик Плевко, а GPS – все-таки американская система, и кнопка ее отключения находится в Пентагоне.
В Грахене она оставила автомобиль у полицейского участка, сама же направилась к канатным подъемникам, желая подняться над уровнем моря еще. Никакой конкретной цели Кристина не преследовала, надела солнцезащитные очки и наслаждалась видами. Вернее, закрыла глаза. Немного погодя решила прогуляться пешком, прекрасный день, пусть устанут ноги, пусть потрудятся мышцы, она вообще не бывает одна, она сто лет не гуляла пешком.
Пейзажи мало волновали ее, в сущности, она могла с таким же успехом никуда не ездить, а шляться вдоль припаркованной машины, никакие красоты не занимали, никакие мысли не тревожили, птицы где-то щебетали, поднимался ветер. Примерно в таких местах располагались знаменитые туберкулезные санатории, вспомнила Кристина, Эрих-Мария Ремарк хорошо об этом рассказывал. Прелестные домики, лакированные фасады, жемчуг на пальцах и кашель с кровью. Впечатлительная, Кристина кашлянула несколько раз.
— Kann ich Ihnen helfen? – спросили из-за спины с жестким акцентом.
— Спасибо, — оглянулась она, — все в порядке.
— Рад слышать, — рассмеялся мужчина в клетчатых шортах и бейсболке козырьком назад, — и еще больше рад соотечественнице.
— Прямо так-таки и рады, — Кристина сняла темные очки, — просто мечтали, наверное, взобравшись на такую верхотуру, встретить соотечественника.
Вдруг она обрадовалась сама. Это было неожиданно, ни на что не похоже – громкая, настоящая радость плясала «цыганочку» у нее в животе, била чечетку в груди и выдувалась радужным пузырем при выдохе. Кристина стояла в центре огромного пузыря из чистой радости, и смеялась. Она даже не рассмотрела мужчину как следует. Обратила внимание на смешной нос и чуть вывернутые губы. Веснушки еще, кажется. Кристина взглянула прицельно. Нет, никаких веснушек.
— Никаких веснушек, — сказала она.
— Веснушек нет, — согласился мужчина, — зато уши торчат.
Кристина даже согнулась от хохота.
— Вы с такой гордостью это произнесли! – еле выговорила.
Она так не смеялась, пожалуй, никогда раньше, и даже когда спустя несколько часов смеяться перестала, затворяя за собой дверь в квартире нового знакомого, то смеялась все равно.
Кристина ровно ничего не знала о нем, кроме рода деятельности — «инженер», имени – Максим, и еще он вдруг рассказал о своей матери, они сидели на крошечной кухне и пили вино – белое вино из ординарных, Кристина вообще не приветствовала алкоголь, если и выпивала изредка половину бокала, то это было что-то особенное. Последний раз — Chateau Petrus Pomerol урожая 1997 года, сделала пару глотков и отставила фужер, секретарь Галя без эмоций сообщила, что бутылка стоила более ста тысяч рублей.
Здесь Максим вытащил из маленького холодильника склянку зеленоватого стекла, на белой этикетке значилось Le Chasselas, вино пахло цветочным лугом и апельсинами. Кристина делала большие глотки. Небольшое окно снаружи было увито каким-то вьющимся растением, стебли казались голубоватыми и напоминали водоросли.
— Моя мама, — рассказывал Максим, — была удивительная. Не в том плане удивительная, что идеальная или что-то такое, а просто я не встречал людейс такими… взглядами на жизнь, что ли. Отец бросил ее, он ездил с театром Ленком, актером второго состава, и вот в Бонне как-то проходили гастроли, и он – не вернулся. Шел восьмидесятый год, мать выгнали с работы, она что-то немедленно придумала, нашла учеников, крутилась… А ведь могла достичь многого, знаете – трудилась над докторской, преподавала в МФТИ… она вообще-то физик. Да. Стала заниматься со старшеклассниками, мы жили даже хорошо, два ученика в день, воскресенье – выходной, потом ей разрешили преподавать в школе. Отец не звонил целую жизнь, двадцать лет, даже больше. Двадцать пять? Позвонил. Рыдал в трубку, что умирает, у него рак с метастазами, давно не может есть и рядом никого. Мать сумела выехать уже через неделю, причем никакого паспорта, никакой визы у нее не было заготовлено. Невозможно получить «шенген» за пять дней — она получила. Похоронила его. На похоронах прямо познакомилась с русским эмигрантом, они с отцом в шахматы играли, потомок каких-то князей. Старше ее лет на двадцать, но такой крепкий старик, каждый день катался на роликах. Вышла за него замуж, вы представляете?
Кристина представляла.
— Они очень хорошо подошли друг другу. У него была квартира в Бойле, к тому времени столица переехала обратно в Берлин, и Бонн облегченно превратился снова в уютный город. Мама была там очень счастлива, она вступила в группу волонтеров, помогающих эмигрантам, много работала, а потом… А потом… все так быстро произошло, ужасная трагедия! Что-то мистическое – ее новый муж заболел, причем это оказалась та самая карцинома желудка, что и у отца. Заболел. Испугался. Отказывался обращаться к врачам, проходить обследования, исследования, сдавать анализы. Похудел, весил тридцать пять килограммов. Мама чуть не хитростью заманивала его в больницы, он сбегал, мог прямо в больничной рубашке. Чувствовал себя все хуже. Как-то вообще – пропал, тайком выбрался из дому. Через день нашли – утонул в Рейне, был сильно пьян. Неизвестно, случайно ли. Преднамеренно ли.
— Какой кошмар, — говорила Кристина, но не верила сейчас ни в какой кошмар, и воды Рейна представлялись ей скорее нежной колыбелью, чем последним убежищем больного старика весом тридцать пять килограммов. Не голос смерти слышала она, а напротив – такую победительную мелодию, которой никогда не было у нее; тяжеловесные, полные печали слова Максима ломались, гнулись, меняли изначальный смысл, и она жадно ловила их, стараясь запомнить наизусть.
Особым наслаждением было знать, что ему ничего не известно о Кристине, никаких этих лишних деталей биографии вроде известного политика в мужьях, отца-академика, или многих детей — принадлежностей ее жизни; эта жизнь вдруг и мгновенно сделалась ненастоящей.
Вот Максим вытащил вторую бутылку вина, на темном стекле краснел швейцарский крест, он вкрутил штопор и потянул, раздался хлопок, громкий в ночи. Голубые стебли за окном встрепенулись.
И будто бы от этого хлопка разорвалась, полопалась на куски реальность, какое-то время ее обрывки висели перед Кристининым удивленным лицом, потом, перемешиваясь с теплым воздухом, падали вниз и исчезали.
И странное ощущала Кристина, она одновременно была собой и совсем новым человеком, другой женщиной: стюардессой на трапе самолета, медсестрой в латексных перчатках, учительницей с указкой, секретарем Галей, наконец – и ей совершенно не нужно было врать.
И она смеялась, как она умела – внутренним сильным смехом, чтобы не задеть чувств Максима, но ей-то все было понятно: никто не умер, никто не умрет, и можно успокоиться и поцеловаться.
И они целовались, разве что Кристина не успокоилась нисколько.
Утром она ушла, не прощаясь – это было самое лучшее, что она могла сделать для него. Умылась, почистила зубы в дамской комнате на бензозаправке, хорошо, что в этой части страны разрешались поездки на автомобилях с двигателями внутреннего сгорания.
Пожалуй, с этого выходного дня, выкусанного Кристиной из плотного куска рабочих будней, и начались кардинальные изменения в ее жизни, причем начались не исподволь, потихоньку, а решительно, сразу. Уже утром следующего четверга Кристина входила в арку бывшего доходного дома в Спиридоньевском переулке, рядом шел молчаливый риэлтор, сумрачно указывающий размер арендной платы за квартиру, Кристина кивала, была согласна.
Эстония, озеро Пюхаярве.
Мы не приехали на хутор через неделю или две, но через месяц. Ушаков медлил, дополнительно разглядывая автомобиль, я двинулась к дому, приминая траву. Навстречу вышла Лина, ее коса была увязана еще туже прежнего, кожа на лбу и висках натянулась и грозила лопнуть, порваться, выпустив наружу все Линины «хорошо» и все «плохо» тоже.
Портье скрывался где-то в глубине дома, записка с «Автоматами!!!» уже не висела на канцелярской кнопке, а висела другая, цветная картинка и русские буквы, причем много. Дожидаясь Ушакова, я подошла, уткнулась глазами. Фотография девочки лет трех, смешные прямые волосы забраны в короткие хвостики, несколько штук вокруг маленького лица. Я подсчитала – одиннадцать. Текст таков:
«Внимание, господа отдыхающие и туристы! Если кому-то знакома эта девочка, обращаться по телефону …». Потом дублировался — очевидно, по-эстонски.
— Proua Ольга, — узнала меня Лина и – клянусь! – присела в маленьком книксене. Я покраснела и от неловкости сделалась болтливой.
— Странное объявление, — сказала я, — правда, странное.
— Не странное, — ответила Лина с таким акцентом, какого принято ждать от прибалтийских уроженцев, — не странное. Härra Хаммельбрюкер на озере нашел девчонку, не могла же она упасть с небес.
— Не могла, — согласилась я.
— Вот и Härra Хаммельбрюкер так сказал. Он как раз занят был, он всегда занят – у него ферма. Десять свиноматок!
Лина посмотрела на меня гордо. Я кивнула с пониманием. Должно быть, это солидное количество свиноматок – десять. Последний раз замешательство такого рода у меня вызвала коллега, когда горячо рассказывала о том, сколько они платят уборщице в подъезде. «Двести пятьдесят рублей с квартиры!», — чуть не по слогам говорила она, а я незнала, много это или мало. У нас с Борькой подъезд убирается жильцами, поочередно. Ну, то есть, такая идея была первоначально.
— Десять свиноматок! — повторила Лина. – А раньше на ферме были и коровы. Но… Сейчас, момент. Момент.
Она принялась что-то искать в ящике конторки, возможно, ключ от номера. С улицы вошла незнакомая мне пожилая женщина, напоминающая маму Дюймовочки, бабушку Красной Шапочки или кого-то такого. На ней было длинное синее платье в цветочек с мелкими перламутровыми пуговицами, седые волосы собраны в пучок, и, разумеется– наглаженный передник, белоснежный с двумя большими накладными карманами. Из одного кармана торчал неожиданно штопор.
Женщина похлопала меня по плечу и ласково улыбнулась, не нарушая сказочного образа:
— Добро пожаловать, Proua Ольга. Я хозяйка на хуторе. Меня зовут Мари-Лийз.
Посмотрела на Лину и спросила непонятно:
— Ни одного велосипеда не вижу. Ты обещала мне. Головой отвечаешь! Головой!
Лина всплеснула руками и ответила по-эстонски, это не добавило происходящему ясности. Я отошла, со страхом ощущая начало головной боли. С недавних пор головная боль сделалась моим частым спутником, и я уже нашла приемлемые способы борьбы с нею, точнее не борьбы, а совместного существования.
Лина протянула ключ от номера, где я легла на пол, крепко прижимая затылок к янтарным некрашеным доскам, руками сверху прикрыла глаза, яркий свет мешал. Нужно было лежать и терпеть, думать все равно ни о чем не получалось, но считать до тысячи — вполне. Обратно – не всегда. В романе Стивена Кинга «Необходимые вещи» одна из героинь за день съедала по пятьсот таблеток аспирина,пытаясь победить головную боль, ну а я лежу на полу и считаю до тысячи. И иногда обратно.
Когда сумею встать, пойду навещать лошадей.
Ушаков рассказывал, как одну из его дочек укусила лошадь, довольно сильно, пришлось посещать травмпункт и далее, включая прививки от столбняка и бешенства. Как-то это произошло, во время традиционной прогулке в парке, и девочки кормили животных с руки хлебом с солью и морковью. Такая неприятность – укус лошади, хоть они и травоядные. Кажется, это была вообще первая история, рассказанная Ушаковым; все происходило после той самой выставки девушки-скульптора, он ловко отправил Нину по домам, мы стояли около фуршетного стола. В высоких бокалах выдыхалось недорогое шампанское, рядом ссыхались тонкие куски сыра на квадратных галетах, а вокруг винограда вились мелкие мухи с зелеными слюдяными крыльями. Мухи жужжали. Смешно, что все началось под жужжание мух, а ведь это моя трагедия.
Еще непременно выяснить про велосипеды, за что там Лина отвечает своей желтой головой. Странно, в прошлый раз никакой Мари-Лийз с перламутровыми пуговицами мы не встретилиздесь, кругом слонялся один портье, а она хозяйка хутора. Узнать.
Боль сделалась терпимой, но не прошла окончательно, иногда в таких случаях хорошо помогает сладкий чай, обязательно черный. Не хотелось обуваться, я вышла в коридор и ступала босыми ногами, шагая попеременно по вытертой ковровой дорожке и деревянным половицам. На стенах висели обрамленные фотографии пейзажей на местную тему: поля, луга, перелески и озера, а на дверях – портреты лошадей. Исторически значимых лошадей, как я поняла, внимательно рассматривая название ближайшего из портретов – «Конь Александра Македонского – Буцефал», и рядом – «Б…
Источник: